Батюшка с чемоданчиком
21.02.2011
Протоиерей Артемий Владимиров
Некий батюшка, строгой жизни пастырь, уже в преклонных летах, приехал в стольный град Москву. Было это незадолго до перестроечного нашего времени. Приехал не один, но с чемоданчиком. В чемоданчике у батюшек каких только священных предметов и ценностей не встречается! Нужно было священнику, приехавшему из глубинки, где среди дол и просторов русской земли стоял его замечательный храм, запастись святым миром для свершения таинства крещения, а значит, чемоданчик скрывал в себе сосуд для мира. Привез батюшка и добровольно-принудительные взносы в Фонд мира — была такая организация, страшная для церковнослужителей. Были у батюшки и прошения в Московскую Патриархию, лично Святейшему, чтобы тот благословил проводить отопительную систему — батареи — в храме. Ведь храм-то был памятником XIX века и охранялся государством, а, по застойному времени, все, что охранялось государством, не должно быть отапливаемо. Лишь только ветер, тучи, дождь и снег имели право прикасаться к этому храму, но с тем, чтобы оштукатурить или провести отопление, нужно было ехать в верха.
Итак, священник первую половину дня обходил все церковные и государственные инстанции и учреждения: здесь пришлось подождать, там не взяли прошения, а здесь, напротив, имел успех... За этой суетой, впрочем, необходимой для свершения батюшкиных дел, прошла первая половина дня. Батюшка, хоть и летал как на крыльях, однако же захотел кушать. Немощны есмы. А в Москве доперестроечного времени, как известно, трудно было найти столовую. Вечером — другое дело: улица Горького расцвечивалась огнями, фонарями: иллюминация, кафе-мороженое, «Адриатика», «Хачапури» — чего там только не было. Так говорят люди, заставшие еще время застоя. Но днем отобедать было положительно трудно, тем паче что батюшка находился не в центре.
Однако ж Бог подает молящемуся. Видит священник небольшое двухэтажное зданьице, рядом с дверью вывеска: «Столовая № 13». Батюшка был несуеверным: 13 или 12 — лишь бы покормили. Входит в залу. Народу мало. Осмотрел внимательно своим метким, острым взором. Блестели столы с жирными разводами и пятнами на них, стояли колченогие стулья, ожидая посетителей, грозя уронить их на пол кафельный... У кассы сидела кассирша в синем мятом халате. Берет батюшка поднос и подходит к прилавку. День был скоромный, и хотя батюшка строго постничал, но ныне мог себе позволить вкусить от московских брашен. Ага — вот и салат: «Московский», 16 коп. старыми деньгами. Что ж это за «Московский салат», может быть, кто-то помнит: кожура редиски, толстым слоем лежащая на тарелочке, а в серединке — колпачок из застывшего майонеза трехнедельной давности, вот вам и «Московский салат». С птичьего полета так примерно выглядит высотное здание Московского университета. На первое батюшка взял малороссийский борщ, обильно сдобренный постным маслом. На второе макароны, которые имели название «рожков», с яичницей. Особенность столовой № 13 заключалась в том, что яичница была без желтка, из одного белка (желток, наверное, тоже был сдан в фонд мира). На третье можно было взять баночку кефира или компот из яблок. Самих яблок не было, но если поднять стакан на свет Божий, то определить содержимое можно научным словом «коагулирующий раствор». Так химики называют суспензию, то есть взвесь какой-то мякоти в жидкой среде.
Впрочем, деревенский батюшка не был привередой: все он прошел — и сталинские застенки, и голод в деревне, за все умел благодарить Создателя, как апостол Павел, умел и насыщаться, умел и терпеть алчбу с жаждой. Кассирша, ни слова не говоря, выбила чеки на заказанные блюда, и священник отнес поднос за одинокий столик. Выдвинул стул, поставил на него чемоданчик и вернулся снова к прилавку, чтобы побольше взять себе черного хлеба. Тогда кусок черного хлеба стоил одну копейку. Батюшка взял семь кусков хлеба. Что это за русский батюшка, который не любит быстрой езды и ржаного хлеба! Возвращается священник и — искушение, к которому он совершенно не был приготовлен: сидит на его месте какой-то простой советский гражданин в пиджаке, с небольшой залысиной, уже засучил он рукава, взял ложку и намеревается почать батюшкин малороссийский борщ. Остановился в недоумении иерей Божий: как поступить? спасовать или бороться за свои права?
Длилось это не более секунды, но священник, человек духовный и молитвенный, успел уже испросить у Господа вразумления. Будь бы на его месте какой горячий да молодой, схватил бы за остатки волос сего интервента и захватчика и прямо носом в суп! Куда ж это годится — поперек батьки в пекло. Священник же не спешил предпринимать боевых действий. Уйти, «стушеваться», по выражению Ф. М. Достоевского, подчиниться учению Толстого — непротивлению злу насилием? Но не будет ли это способствовать развращению незнакомца? Сначала у батюшки отнимет суп, потом у депутата икру из-под носа возьмет... Так можно кончить уже и организованным бандитизмом, так можно превратиться в мафиози при всеобщем демократическом попустительстве. С другой стороны, схватить его за грудки, трясти его над супом, выбросить из столовой несообразно со званием и саном.
Что же делает священник? Принимает Соломоново решение: берет с соседнего стола пустые две тарелки и, прежде чем первая ложка супа отправилась в рот к похитителю, отливает себе от малороссийского борща, отполовинивает рожков вместе с яичницей, лишенной желтка по неизвестным причинам, коагулирующего раствора наливает себе чуть меньше половины, два кусочка хлеба предлагает неизвестному и, помолясь Богу, садится рядом с ним за трапезу. Полное молчание. Самое удивительное, что наглый захватчик не проявлял ни внешне, ни внутренне никаких признаков раскаяния, ни угрызений совести. Спокойствие просто олимпийское. И ел он даже несколько быстрее самого священника, но, впрочем, это понятно: ведь присутствие такого ангела пустыни, такого смиренника русской земли было невмоготу свершавшему явное беззаконие. Допил яблочный компот, утер уста рукавом (ведь столовая была № 13, где-то в рабочем районе) и вышел вон, как князь Гвидон. Ни «до свидания», ни «простите, больше так не буду» — ничего этого он не сказал. Тих и невозмутим, как море, когда царствует штиль и безветрие. Священник же не спеша подобрал последние крохи, съел весь хлеб, который он купил, распушил усы, помолился «Достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородицу», осенил себя крестом, поклонился кассирше, которая мирно дремала за пультом, и вышел на свежий воздух.
Не успел он сделать трех шагов, как вдруг его пронзила некая мысль, а затем по спине поднялся леденящий холодок. «Чемоданчика нет! чемоданчик мой — где он, что он?» Бросился священник назад в столовую. Все там спало. Лишь одна жирная муха вилась вокруг плафона, гудя мерно под треск вентилятора. Священник к столу: чемоданчика не видно ни под столом, ни на столе, ни на стуле, ни рядом с ним — нет его. От растерянности он даже поднял стул, стоявший не слишком уверенно на четырех алюминиевых ножках, как будто бы под ножками сокрыт был тайник. Нет, чемоданчика простыл и след. Покрывшись испариной, каплями пота, батюшка стоял, словно остолбенев. Действительно, ведь там уже было святое миро, которое надлежало привезти в храм Божий, там — подписанные Святейшим Патриархом бумаги, перед которыми должны были спасовать районные несгибаемые, пуленепробиваемые власти, там квиточек, что сдана повинность, оброк баскаку — фонд мира принял в свои неисчерпаемые глубины батюшкину лепту. Что делать?
Он — к кассирше. Кассирша медленно открыла правый глаз, внимательно созерцая священника, как древнее индийское божество. «Вы не видели, матушка, — обратился попросту деревенский батюшка, — только что мы вдвоем обедали с... — Наверное, многие бы из нас сказали: «с наглецом», «с захватчиком», «с негодяем», «с тем обжорою», а священник лишь скромно: — «с гражданином». Какое смирение! Какая чистота помыслов! Какая возвышенная душа! Я сам удивляюсь сердечным добродетелям сего раба Божия, иерея Христова, когда о нем воспоминаю. «Вы видели? Он взял мой чемоданчик? Скажите! Скажите!» Кассирша приоткрыла второй глаз. Ничего не выражал ее взор, там — тайна.
Кассирша вдруг выпростала руку из-под кассы и большим указательным пальцем, который был толще руки ребенка, обозначила направление. Батюшка обернулся и двинулся туда, где стоял столик с жирными пятнами, на нем поднос и на подносе — остывший малороссийский борщ, уже округлившиеся и завянувшие рожки и невозмутимый, равный себе самому коагулирующий яблочный раствор. Рядом же на стуле виднелся чемоданчик, целехонький, никем не тронутый. Священник вновь замер: «Что это? Господи! Скажи мне путь Твой, в онь же пойду!» В его сердце смешались радость обретения чемоданчика и еще никогда не ведомые отчаяние, тоска, раскаяние.
Оказалось, что, заказывая семь кусков черного хлеба, батюшка по усталости и рассеянности пошел в другую залу — не туда, где ждал его готовый дымящийся обед, а где сидел ни в чем не повинный безымянный советский гражданин. Или это был ангел? Во всяком случае, он явил миру и всей Вселенной и нам с вами, дорогие друзья, ангельское смирение, на высоты которого, как кажется, не взойдет никто — ни поведавший вам эту историю, ни слушающий ее к своему назиданию и спасению. Аминь.
https://www.blagogon.ru/digest/168/
Рассказы о важном
-
- Администратор
- Сообщения: 20551
- Зарегистрирован: 04 авг 2008, 21:35
- Пол: жен.
- Вероисповедание: Православие
- Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим
-
- Друзья
- Сообщения: 8683
- Зарегистрирован: 13 янв 2014, 07:35
- Пол: жен.
- Вероисповедание: Православие
- Цель пребывания на форуме: Получил помощь, теперь хочу помогать другим
Re: Рассказы о важном
Наталья,благодарю за рассказ
И смех и грех...
Я тож побывала в такой ситуации,но Слава Богу! остановилась на подступах
с застрявшими в горле негодующими словами..,хотя ранее.., когда пыталась открыть чужую машину,обращаясь к владельцу;"Мужчина,чёт,не пойму,..почему не открывается.. сигнализация не срабатывает..в ответ услышала спокойное:"Потому что машина не ваша.."А я б,наверное за грудки схватила..
И смех и грех...
Я тож побывала в такой ситуации,но Слава Богу! остановилась на подступах
с застрявшими в горле негодующими словами..,хотя ранее.., когда пыталась открыть чужую машину,обращаясь к владельцу;"Мужчина,чёт,не пойму,..почему не открывается.. сигнализация не срабатывает..в ответ услышала спокойное:"Потому что машина не ваша.."А я б,наверное за грудки схватила..
-
- Сообщения: 72
- Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
- Вероисповедание: Православие
- Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим
Re: Рассказы о важном
Андрей Растворцев
Серый
– Паш, слышь, что ли, Паш? Вроде ходит кто под окнами-то, а?
– Спи. Нужна ты кому – ходить у тебя под окнами.
– Нужна – не нужна, а вроде есть там кто-то. Выглянул бы – мало ли.
– Отстанешь или нет?! Был бы кто – Серый давно бы залаял.
– Серый твой – пень глухой. Крепче тебя ночами спит. Сторож называется.
Если бы пёс, по кличке Серый, мог усмехаться – усмехнулся бы. Но усмехаться пёс не умел. Он просто вздохнул: «Вот ведь вздорная баба: пень глухой. И ничего он не глухой. Даже наоборот – только слух у него и остался острым. Зрение подводить стало, да сила былая куда-то утекла. Всё больше лежать хочется и не шевелиться. С чего бы? А под окнами нет никого. Так, капли с крыши после вечернего дождя по земле да листьям постукивают. Ну, не облаивать же их?»
Пёс опять вздохнул. Свернувшись калачиком в тесноватой будке, положив голову на обрез лаза, он дремотно оглядывал ночное небо. Сколько лет зимы сменяются вёснами, вёсны – днями летними душными, потом осень приходит – всё меняется, только ночное небо над головой остаётся неизменным. Днями-то Серому некогда в небо пялиться – забот по двору хватает, а вот ночью… Ночью можно и поднять взгляд от земли.
Интересно всё же, хозяин как-то сказал, что и на небе собаки есть. Далеко, правда, очень – в созвездии Гончих Псов. Сказал да и забыл. А Серому запомнилось. Вот и смотрит он ночами в небо, пытаясь тех псов углядеть. Да видно и впрямь они далеко – сколько лет Серый смотрит в звёздное небо, а так ни одного пса и не увидел. А как интересно было бы повстречаться! На этот случай у Серого и сахарная косточка в углу будки прикопана. Для гостей. Неожиданно для себя он поднял голову к небу и пару раз обиженно гавкнул: «Где вы, собратья небесные?».
– Паш, Паша! Да проснись же ты! Серый лает. Говорю же тебе, кто-то бродит у дома. Выдь, поглянь!
– Господи, что ж тебе, дуре старой, не спится-то?!
Заскрипели рассохшиеся половицы, на веранде вспыхнул свет. Над высоким крытым крыльцом отворилась входная дверь. В проёме показалось грузное тело хозяина. Позёвывая и почёсывая сквозь синюю просторную майку большой живот, отыскал взглядом пса.
– Ну, чего ты, Серый, воздух сотрясаешь?
Пёс вылез из будки. Виновато повиливая опущенным хвостом, таща за собою ржавую цепь, подошёл к крыльцу.
– Не спится? Вот и моей старухе тоже. Всё ей что-то чудится. Эх-хе-хе.
Покряхтывая, хозяин присел на верхнюю, не залитую вечерним дождём ступеньку крыльца.
– Ну, что, псина, покурим? Да вдвоём на луну и повоем. Вон её как распёрло-то. На полнеба вывесилась.
Пёс прилёг у ног хозяина. Тот потрепал его за ушами и раскурил сигарету. По свежему воздуху повеяло дымком. Серый отвернул от хозяина: «Что за глупая привычка у людей дым глотать, да из себя потом выпускать? Гадость же!».
Небо крупными желтовато-белыми звёздами низко висело над селом. Далёко, за станцией, в разрывах лесопосадки мелькали огни проходящего поезда. В ночной тишине хорошо слышны были перестуки колёсных пар о стыки рельсов. Дождь сбил дневную липкую духоту, и так-то сейчас свежо и свободно дышалось.
– Хорошо-то как, а, Серый? Даже домой заходить не хочется. Так бы и сидел до утра. Собеседника вот только нет. Ты, псина, покивал бы мне, что ли, в ответ.
Серый поднял голову и внимательно посмотрел хозяину в глаза. Странные всё же создания люди, всё им словами нужно объяснять, кивать. О чём говорить-то? И так ясно – хорошая ночь, тихая. Думается, мечтается хорошо. Без спешки.
Пёс, звякнув цепью, снова улёгся у ног хозяина.
– Да-а-а, Серый, поговорили, называется. А ведь чую я, понимаешь ты меня. Точно, понимаешь. Ну, может, не дословно, но суть ухватываешь. Я ведь тебя, рожу хитрую, давно раскусил. Вишь, какой ты со мною обходительный, а вот бабку мою не любишь. Терпишь – да, но не любишь. А ведь это она тебя кормит и поит. А ты её – не любишь.
«Ну, не люблю и что теперь? Хуже я от этого стал? Службу плохо несу? Эх, хозяин… Это она с виду ласковая да обходительная, на глазах. Знал бы ты, какая она злющая за спиной твоей. Думаешь, почему у меня лапы задние плохо двигаются? Её заботами. Так черенком от лопаты недавно отходила – два дня пластом лежал. А тебе сказала – отравился я, когда чужие объедки съел. Да и чужие объедки я не от большой радости ел, она ведь до этого два дня меня голодом морила. Да приговаривала: «Чтоб ты сдох скорее, псина старая». А ты: любишь – не любишь. С чего б мне её любить-то?! Ты-то, хозяин, хороший. Добрый. Вот и думаешь, что все кругом добрыми должны быть. А так не бывает. Хотя это ты и сам, видимо, знаешь, да вдумываться не хочешь. Наверное, тебе так проще. Только такое добро и во зло бывает. Когда злу ответа нет, оно и творит дела свои чёрные. Да что уж теперь, жизнь прошла, какие уж тут счёты».
– А, помнишь, Серый, как ты на охоте меня от кабана-секача спас? Тебе достался его удар клыками. До сих пор удивляюсь, как ты выжил тогда – ведь я твои кишки по всему лесу собирал… Да-а-а. Не ты – меня бы тогда отпели.
«Помню. Как не помнить. Я ведь тоже думал – хана мне. Не оклемаюсь. Не успей ты меня к ветеринару привезти. Да много чего было, разве всё упомнишь. Ты ведь тоже меня не бросил, когда я ранней осенью под лёд провалился. Дурной тогда был, молодой. Не знал, что вода может быть стеклянной. Вот и узнал. До сих пор вижу, как ты, словно большой ледокол, лёд взламывал, ко мне пробивался. Я-то ничего, быстро отлежался, а тебя ведь еле откачали. Я, хозяин, всё помню. Потому и хорошо мне с тобой. А вот в твоих, хозяин, семейных делах – я не судья. Хорошо тебе с твоей старухой, значит, всё правильно. И жизни тебя учить – не моё собачье дело».
– Слышь, Серый, жизнь-то наша с тобой под уклон катится. А кажется, что и не жили. Как думаешь, долго мы ещё красоту эту несказанную видеть будем?
«Не знаю. Ты, хозяин, может, и поживёшь ещё, а мои дни уж на излёте».
Какой-то лёгкий, еле ощутимый шорох заставил пса поднять голову. По небу, в сторону земли, вдоль Млечного Пути, бежали три больших собаки. Мелкими переливчатыми звёздочками искрилась их шерсть, глаза горели жёлтым огнём.
«Вот, значит, вы какие, собаки из созвездия Гончих Псов. В гости бы зашли, что ли!»
Собаки словно услышали его мысли. Через мгновение они впрыгнули во двор и остановились рядом.
«Здравствуйте, братья небесные. Я так долго вас ждал».
«Здравствуй, брат. Мы всегда это знали. Мы за тобой. Пришёл твой срок уходить».
«Куда?»
«Туда, куда уходят все собаки, завершив свой земной путь – в созвездие Гончих Псов».
«У меня ещё есть немного времени?»
«Нет. Ты здесь, на земле, всё уже завершил. Ты достойно прошёл земное чистилище. Ты по-знал всё: и любовь, и ненависть, дружбу и злобу чужую, тепло и холод, боль и радость. У тебя были и друзья, и враги. Что ещё может желать здесь живущий?»
«Я хочу попрощаться с хозяином».
«Он не поймёт».
«Поймёт».
«У тебя есть одно мгновение».
Серый поднял глаза на хозяина. Тот, притулившись головой к балясине крыльца, смотрел в небо. Ощутив взгляд пса, обернулся к нему.
– Что, Серый, плоховато? Странный ты какой-то сегодня…
Пёс дёрнулся, словно поперхнулся, и выдавил из себя: «Га-а-в…», потом откинул голову на землю и, вытянувшись всем телом, затих…
– Серый? Ты что, Серый?! Ты чего это удумал?!
Серый уходил со звёздными псами в небо. Бег его был лёгок и упруг. Ему было спокойно и светло. Он возвращался в свою стаю. Впереди, показывая дорогу, бежали гончие псы.
Серый оглянулся. Посреди знакомого двора перед телом собаки на коленях стоял хозяин и теребил его, пытаясь вернуть к жизни.
«Ничего, хозяин, не переживай. Мне было хорошо с тобой. Если захочешь вспомнить, погляди в звёздное небо, найди созвездие Гончих Псов, и я отвечу тебе…»
Серый
– Паш, слышь, что ли, Паш? Вроде ходит кто под окнами-то, а?
– Спи. Нужна ты кому – ходить у тебя под окнами.
– Нужна – не нужна, а вроде есть там кто-то. Выглянул бы – мало ли.
– Отстанешь или нет?! Был бы кто – Серый давно бы залаял.
– Серый твой – пень глухой. Крепче тебя ночами спит. Сторож называется.
Если бы пёс, по кличке Серый, мог усмехаться – усмехнулся бы. Но усмехаться пёс не умел. Он просто вздохнул: «Вот ведь вздорная баба: пень глухой. И ничего он не глухой. Даже наоборот – только слух у него и остался острым. Зрение подводить стало, да сила былая куда-то утекла. Всё больше лежать хочется и не шевелиться. С чего бы? А под окнами нет никого. Так, капли с крыши после вечернего дождя по земле да листьям постукивают. Ну, не облаивать же их?»
Пёс опять вздохнул. Свернувшись калачиком в тесноватой будке, положив голову на обрез лаза, он дремотно оглядывал ночное небо. Сколько лет зимы сменяются вёснами, вёсны – днями летними душными, потом осень приходит – всё меняется, только ночное небо над головой остаётся неизменным. Днями-то Серому некогда в небо пялиться – забот по двору хватает, а вот ночью… Ночью можно и поднять взгляд от земли.
Интересно всё же, хозяин как-то сказал, что и на небе собаки есть. Далеко, правда, очень – в созвездии Гончих Псов. Сказал да и забыл. А Серому запомнилось. Вот и смотрит он ночами в небо, пытаясь тех псов углядеть. Да видно и впрямь они далеко – сколько лет Серый смотрит в звёздное небо, а так ни одного пса и не увидел. А как интересно было бы повстречаться! На этот случай у Серого и сахарная косточка в углу будки прикопана. Для гостей. Неожиданно для себя он поднял голову к небу и пару раз обиженно гавкнул: «Где вы, собратья небесные?».
– Паш, Паша! Да проснись же ты! Серый лает. Говорю же тебе, кто-то бродит у дома. Выдь, поглянь!
– Господи, что ж тебе, дуре старой, не спится-то?!
Заскрипели рассохшиеся половицы, на веранде вспыхнул свет. Над высоким крытым крыльцом отворилась входная дверь. В проёме показалось грузное тело хозяина. Позёвывая и почёсывая сквозь синюю просторную майку большой живот, отыскал взглядом пса.
– Ну, чего ты, Серый, воздух сотрясаешь?
Пёс вылез из будки. Виновато повиливая опущенным хвостом, таща за собою ржавую цепь, подошёл к крыльцу.
– Не спится? Вот и моей старухе тоже. Всё ей что-то чудится. Эх-хе-хе.
Покряхтывая, хозяин присел на верхнюю, не залитую вечерним дождём ступеньку крыльца.
– Ну, что, псина, покурим? Да вдвоём на луну и повоем. Вон её как распёрло-то. На полнеба вывесилась.
Пёс прилёг у ног хозяина. Тот потрепал его за ушами и раскурил сигарету. По свежему воздуху повеяло дымком. Серый отвернул от хозяина: «Что за глупая привычка у людей дым глотать, да из себя потом выпускать? Гадость же!».
Небо крупными желтовато-белыми звёздами низко висело над селом. Далёко, за станцией, в разрывах лесопосадки мелькали огни проходящего поезда. В ночной тишине хорошо слышны были перестуки колёсных пар о стыки рельсов. Дождь сбил дневную липкую духоту, и так-то сейчас свежо и свободно дышалось.
– Хорошо-то как, а, Серый? Даже домой заходить не хочется. Так бы и сидел до утра. Собеседника вот только нет. Ты, псина, покивал бы мне, что ли, в ответ.
Серый поднял голову и внимательно посмотрел хозяину в глаза. Странные всё же создания люди, всё им словами нужно объяснять, кивать. О чём говорить-то? И так ясно – хорошая ночь, тихая. Думается, мечтается хорошо. Без спешки.
Пёс, звякнув цепью, снова улёгся у ног хозяина.
– Да-а-а, Серый, поговорили, называется. А ведь чую я, понимаешь ты меня. Точно, понимаешь. Ну, может, не дословно, но суть ухватываешь. Я ведь тебя, рожу хитрую, давно раскусил. Вишь, какой ты со мною обходительный, а вот бабку мою не любишь. Терпишь – да, но не любишь. А ведь это она тебя кормит и поит. А ты её – не любишь.
«Ну, не люблю и что теперь? Хуже я от этого стал? Службу плохо несу? Эх, хозяин… Это она с виду ласковая да обходительная, на глазах. Знал бы ты, какая она злющая за спиной твоей. Думаешь, почему у меня лапы задние плохо двигаются? Её заботами. Так черенком от лопаты недавно отходила – два дня пластом лежал. А тебе сказала – отравился я, когда чужие объедки съел. Да и чужие объедки я не от большой радости ел, она ведь до этого два дня меня голодом морила. Да приговаривала: «Чтоб ты сдох скорее, псина старая». А ты: любишь – не любишь. С чего б мне её любить-то?! Ты-то, хозяин, хороший. Добрый. Вот и думаешь, что все кругом добрыми должны быть. А так не бывает. Хотя это ты и сам, видимо, знаешь, да вдумываться не хочешь. Наверное, тебе так проще. Только такое добро и во зло бывает. Когда злу ответа нет, оно и творит дела свои чёрные. Да что уж теперь, жизнь прошла, какие уж тут счёты».
– А, помнишь, Серый, как ты на охоте меня от кабана-секача спас? Тебе достался его удар клыками. До сих пор удивляюсь, как ты выжил тогда – ведь я твои кишки по всему лесу собирал… Да-а-а. Не ты – меня бы тогда отпели.
«Помню. Как не помнить. Я ведь тоже думал – хана мне. Не оклемаюсь. Не успей ты меня к ветеринару привезти. Да много чего было, разве всё упомнишь. Ты ведь тоже меня не бросил, когда я ранней осенью под лёд провалился. Дурной тогда был, молодой. Не знал, что вода может быть стеклянной. Вот и узнал. До сих пор вижу, как ты, словно большой ледокол, лёд взламывал, ко мне пробивался. Я-то ничего, быстро отлежался, а тебя ведь еле откачали. Я, хозяин, всё помню. Потому и хорошо мне с тобой. А вот в твоих, хозяин, семейных делах – я не судья. Хорошо тебе с твоей старухой, значит, всё правильно. И жизни тебя учить – не моё собачье дело».
– Слышь, Серый, жизнь-то наша с тобой под уклон катится. А кажется, что и не жили. Как думаешь, долго мы ещё красоту эту несказанную видеть будем?
«Не знаю. Ты, хозяин, может, и поживёшь ещё, а мои дни уж на излёте».
Какой-то лёгкий, еле ощутимый шорох заставил пса поднять голову. По небу, в сторону земли, вдоль Млечного Пути, бежали три больших собаки. Мелкими переливчатыми звёздочками искрилась их шерсть, глаза горели жёлтым огнём.
«Вот, значит, вы какие, собаки из созвездия Гончих Псов. В гости бы зашли, что ли!»
Собаки словно услышали его мысли. Через мгновение они впрыгнули во двор и остановились рядом.
«Здравствуйте, братья небесные. Я так долго вас ждал».
«Здравствуй, брат. Мы всегда это знали. Мы за тобой. Пришёл твой срок уходить».
«Куда?»
«Туда, куда уходят все собаки, завершив свой земной путь – в созвездие Гончих Псов».
«У меня ещё есть немного времени?»
«Нет. Ты здесь, на земле, всё уже завершил. Ты достойно прошёл земное чистилище. Ты по-знал всё: и любовь, и ненависть, дружбу и злобу чужую, тепло и холод, боль и радость. У тебя были и друзья, и враги. Что ещё может желать здесь живущий?»
«Я хочу попрощаться с хозяином».
«Он не поймёт».
«Поймёт».
«У тебя есть одно мгновение».
Серый поднял глаза на хозяина. Тот, притулившись головой к балясине крыльца, смотрел в небо. Ощутив взгляд пса, обернулся к нему.
– Что, Серый, плоховато? Странный ты какой-то сегодня…
Пёс дёрнулся, словно поперхнулся, и выдавил из себя: «Га-а-в…», потом откинул голову на землю и, вытянувшись всем телом, затих…
– Серый? Ты что, Серый?! Ты чего это удумал?!
Серый уходил со звёздными псами в небо. Бег его был лёгок и упруг. Ему было спокойно и светло. Он возвращался в свою стаю. Впереди, показывая дорогу, бежали гончие псы.
Серый оглянулся. Посреди знакомого двора перед телом собаки на коленях стоял хозяин и теребил его, пытаясь вернуть к жизни.
«Ничего, хозяин, не переживай. Мне было хорошо с тобой. Если захочешь вспомнить, погляди в звёздное небо, найди созвездие Гончих Псов, и я отвечу тебе…»
-
- Сообщения: 72
- Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
- Вероисповедание: Православие
- Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим
Re: Рассказы о важном
Мария Сараджишвили
Народное средство от депрессии
«Случай – это Псевдоним, под которым Бог действует в мире»
Блез Паскаль
«От депрессии страдают 350 миллионов человек в мире из всех возрастных групп»
ВОЗ, октябрь 2012 г
У Циури Дзнеладзе умерла мама. Кето, 80-летняя старушка, везла на себе все домашнее хозяйство, давая тем самым дочери почувствовать себя просто женщиной, а не тягловой единицей. Вырастила внуков. И вдруг неожиданно слегла, и за три дня, не обременив никого, тихо скончалась.
Родные и близкие проводили ее по-людски, соблюли все соответствующие ритуалы. На панихиды люди нанесли огромное количество букетов, причем число цветов везде было строго нечетным, как и требовала традиция. Родственники и соседи не пожалели слез, оплакивая ушедшую. Вспомнили все хорошее до мелочей, а именно: как Кето всем помогала при жизни, никогда не брала назад одолженную бутылку постного масла, а если ее заливали сверху, не шла скандалить и требовать побелить потолок; сама лично мерила всем желающим давление и прочее, прочее…
Священник отпел ее перед выносом без халтуры и спешки. По крайней мере все присутствующие остались довольны его действиями. После похорон сделали скромный келех (Поминки (груз.). Похоронный ритуал в Грузии отличается от принятого в России. – Прим.авт.) на сто человек. И здесь не было допущено каких-либо вольностей и нововведений, а было все строго по неписанным тбилисским законам: периодичность тостов, нечетное количество блюд меню и тарелок. Ах, да, еще вино было двух сортов. Чего же больше? В конце, конечно, подали шилаплав (Плов с бараниной. – Прим.авт.), означающий, что келех окончен, и гости должны тихо покинуть помещение и дать родственникам наконец отдохнуть от перенесенного стресса.
Несмотря на соблюдение всего вышеизложенного, Циури заклинило. Так бывает иногда, когда близкие что-то сделают не так, не окажут покойнику того внимания, какого он заслуживал. Потом мучает совесть.
Уже и 9 дней прошли, а она все плакала и не могла успокоиться, укоряя себя то за одно, то за другое. Оно и понятно: человек, потерявший мать, сирота на этом свете.
Все 40 дней Циури не выходила на улицу и скорбела. Муж ее – Анзор, входил в положение и терпел, как мог. Но потом он и дети сообразили, что дело плохо.
Как известно, 40 дней – приличный срок, чтобы вернуться к нормальной жизни.
Циури вопреки такой логике напрочь потеряла интерес ко всем окружающим. Продолжала сидеть нечесанная и, время от времени, вспомнив что-то, начинала по новой слезный водопад.
– Может, маме психолог нужен? – предположил старший сын Лаша. – Я знаю одного раскрученного типа, 40 лари – визит. Он самым модным считается. Потому что теорию «мыльного пузыря» выдумал.
– Это как? – напрягся Анзор. Он очень подозрительно относился к врачам-мужчинам, когда дело касалось его жены.
– Надо представить свою проблему в уме, а потом сказать вслух «Пу-ф-ф!» и воздух из легких выпустить. И параллельно представить, что твоя проблема лопается, как мыльный пузырь, с треском! – объяснил сын, рисуя в воздухе огромные шары руками.
– А дальше?! «Пуфф» и все? – не понял отец. – И кто за этот бред дает 40 лар?
– Папа, ты отстал от жизни, – обиделся Лаша. – Политики и весь наш парламент только к нему и ходят. Для разгрузки. У него запись на месяц вперед. Но я могу попросить «через-через» и маму на послезавтра назначим.
Анзор покряхтел, покряхтел и решил рискнуть сотней лар – посмотреть, чем это кончится.
Три сеанса индивидуального пуфканья реального улучшения не принесли. Циури продолжала слезоточить, как гейзер на Камчатке. А «модный псих», как обозвал его в сердцах Анзор за напрасно потраченные деньги, развел густой туман, мол, случай запущенный, тут работы на несколько месяцев.
Услышав печальный прогноз, Анзор сжал лысеющую голову двумя руками и сам чуть не заплакал.
– Ва-а! Это кто нас проклял так? Вроде, на тещу денег не пожалел, похоронил, как царицу Тамару. Думал, вздохну полной грудью. Так нет. Может, джадо (Порча (груз.). – Прим. авт.) кто в гроб положил?
Тут 16-летний Гуга предложил не по годам здравое решение.
– Папа, надо священника привести. Пусть он с мамой поговорит и по ходу квартиру освятит. По-любому дешевле станет. Ты только бензин залей, чтоб мне такси не брать.
– Это идея! – обрадовался Анзор, метнув нехороший взгляд в сторону старшего сына. – А то, видишь, пузыри какие-то дурацкие выдумали. Американское поколение.
Сказано – сделано. Приехал всеми уважаемый отец Гурам, побеседовал с Циури на тему того, что «лишняя скорбь не угодна Богу». Говорил долго и хорошо, с цитатами из святых отцов. Анзор заслушался. Потом и квартиру освятили, как планировали.
Но не помогло и это.
Тогда несчастный муж прибег к последнему средству – позвал соседку Иамзе. Весь квартал знал ее мудрость в любых жизненных вопросах. Она при коммунистах кассиршей 25 лет проработала. На людей у нее чутье. Ей даже кличку придумали «Глаз-алмаз – мастер-класс». В смысле, к любому подход найдет.
Иамзе зашла на цыпочках в спальню затворницы, повела разговор издалека и попыталась надавить на самую больную женскую точку.
– Так тебя, Циури, генацвале, завтра муж бросит. Ты же знаешь, мужчины слез не любят. И внешний вид такой тоже.
Циури заплакала с новым приливом энергии, будто кто резко кран открыл. Пришлось валерианкой отпаивать.
Одним словом, все методы лечения нервного срыва были исчерпаны. И тут троюродный брат Циури, известный прохиндей Сулико, сказал, что у него есть шикарный план под названием «Экстремальная ситуация».
Анзор только безнадежно нервически дернул плечом.
– Делай, что хочешь!
И уставился в окно потухшим взглядом.
Сулико вихрем ворвался к Циури, накинул на нее кое-как одежду и, словно мешок с картошкой, запихнул ее в свой «опель». Потом дал газ, и машина рванулась с места, сжигая и без того лысые покрышки.
– Куда мы едем? – слабо охнула Циури, качаясь из стороны в сторону на крутых виражах.
– На Кукийское кладбище! – буркнул любитель экстрима. – Хочу похоронить тебя рядом с бедной Кето. Все равно живешь, как мертвая.
Не слушая Циуриного лепета, Сулико высадил ее у могилы, развернулся и уехал. (Хотя потом он рассказывал, что отъехав на большое расстояние, следил, что будет дальше. Так сказать, для страховки.)
Циури волей-неволей пришлось включить мозги и добираться до дому пешком. К вечеру доплелась до пункта назначения, как говорится, без рук, без ног и, самое главное, без всякой возможности рыдать в три ручья.
На второй день Сулико повторил тот же номер, не обращая внимания на Циурины мольбы и стоны. Но высадил он ее на другом конце города для разнообразия и новых ощущений.
Циури опять пришлось тащиться назад, проклиная Сулико за сердечную заботу.
Вдруг у какого-то супермаркета она увидела старушку с протянутой рукой. Поравнявшись с ней, Циури вздрогнула от неожиданности. Те же голубые глаза за толстыми стеклами очков, тот же красиво изогнутый нос, и та же робкая, просящая улыбка. Перед ней стояла Кето – ее мать, живая и невредимая. Только одета была как-то не так.
Циури издала крик и бросилась обнимать старушку, плача и объясняя, как ей тяжело в этом холодном мире без матери.
Старушка прижимала ее к себе и говорила срывающимся голосом:
– Не плачь, милая, не плачь! Я здесь! Я с тобой!
… Потом, конечно, все выяснилось. Не было тут ни фантома, ни двойника, ни воскресения из мертвых.
85-летнюю Лали оставил на улице ее сын. Продал квартиру, а сам уехал в Испанию в поисках лучшей доли. Сказал напоследок: «В Грузии ловить нечего! Тупик на много лет вперед!» Сперва он высылал ей деньги на съемную комнату. Потом перестал. Дела у него не пошли, как планировал или что-то случилось, Лали сказать точно не могла. Сын больше не звонил, да и звонить было некуда.
Так Лали стала ночевать в подвалах, а днем стоять у супермаркета, откуда не гнали.
Этот нехитрый рассказ так потряс Циури, которая видела такие истории только по телевизору, что она вцепилась в руку «обретенной матери» и потащила ее к себе домой. Сама еще удивлялась, откуда только силы взялись.
Вот что значит Его Величество Случай. Мало ли в Тбилиси нищих старух в подземках и на главных улицах. Кто на них всерьез реагирует? Да никто. Кинул мелочь и пошел дальше. А тут все совпало: и Циурина депрессия, и внешность матери, и то, что Лали была действительно бездомная, а не просто «подрабатывала» к пенсии…
Анзор ходил из угла в угол. Нервничал так, что даже кушать не мог. Где, спрашивается, столько времени пропадает эта негодяйка-жена?
В этот напряженный момент раздался звонок. Анзор резко рванул на себя дверную ручку и остолбенел: на пороге стояла его воскресшая теща, а рядом сияющая, прежняя Циури.
– Лали будет жить у нас! – объявила вмиг выздоровевшая жена, стремительно направляясь в сторону кухни.
Старушка, невероятно смущаясь, просеменила за «дочкой». Анзор смотрел на нее во все глаза, не в силах сказать что-то осмысленно-членораздельное.
А Циури уже вовсю громыхала посудой на кухне, свистел закипающий чайник, в мойке бежала вода на скопище грязной посуды.
Анзор наконец-то вспомнил, что ему шептала на ухо Иамзе после своей неудачной попытки вернуть к жизни его жену.
–… Есть такое народное средство от депрессии. Надо найти кого-то кому хуже, чем тебе и сделать все, чтоб ему стало лучше… Только вот где такого человека для Циури разыскать?
У Анзора поплыли перед глазами его мечты двухмесячной давности. Вот, мол, когда теща умрет, можно будет, наконец-то расслабиться и пожить в свое удовольствие. А именно: класть ноги выше головы, лишний раз цыкнуть на бестолковую Циури за то или за это, не выбирая выражений и так далее. При Кето все же как-то приходилось себя в чем-то ущемлять.
А тут вон как дело повернулось. Вторая теща уже на кухне сидит и чай пьет. И похожа-то как! Будто одна мать их родила.
Потом рассудил, что лучше потерпеть в доме вторую тещу, чем истерики жены на ровном месте. И пошел в кухню со своей дежурной фразой.
– Эй, женщина, что у тебя есть покушать?
Народное средство от депрессии
«Случай – это Псевдоним, под которым Бог действует в мире»
Блез Паскаль
«От депрессии страдают 350 миллионов человек в мире из всех возрастных групп»
ВОЗ, октябрь 2012 г
У Циури Дзнеладзе умерла мама. Кето, 80-летняя старушка, везла на себе все домашнее хозяйство, давая тем самым дочери почувствовать себя просто женщиной, а не тягловой единицей. Вырастила внуков. И вдруг неожиданно слегла, и за три дня, не обременив никого, тихо скончалась.
Родные и близкие проводили ее по-людски, соблюли все соответствующие ритуалы. На панихиды люди нанесли огромное количество букетов, причем число цветов везде было строго нечетным, как и требовала традиция. Родственники и соседи не пожалели слез, оплакивая ушедшую. Вспомнили все хорошее до мелочей, а именно: как Кето всем помогала при жизни, никогда не брала назад одолженную бутылку постного масла, а если ее заливали сверху, не шла скандалить и требовать побелить потолок; сама лично мерила всем желающим давление и прочее, прочее…
Священник отпел ее перед выносом без халтуры и спешки. По крайней мере все присутствующие остались довольны его действиями. После похорон сделали скромный келех (Поминки (груз.). Похоронный ритуал в Грузии отличается от принятого в России. – Прим.авт.) на сто человек. И здесь не было допущено каких-либо вольностей и нововведений, а было все строго по неписанным тбилисским законам: периодичность тостов, нечетное количество блюд меню и тарелок. Ах, да, еще вино было двух сортов. Чего же больше? В конце, конечно, подали шилаплав (Плов с бараниной. – Прим.авт.), означающий, что келех окончен, и гости должны тихо покинуть помещение и дать родственникам наконец отдохнуть от перенесенного стресса.
Несмотря на соблюдение всего вышеизложенного, Циури заклинило. Так бывает иногда, когда близкие что-то сделают не так, не окажут покойнику того внимания, какого он заслуживал. Потом мучает совесть.
Уже и 9 дней прошли, а она все плакала и не могла успокоиться, укоряя себя то за одно, то за другое. Оно и понятно: человек, потерявший мать, сирота на этом свете.
Все 40 дней Циури не выходила на улицу и скорбела. Муж ее – Анзор, входил в положение и терпел, как мог. Но потом он и дети сообразили, что дело плохо.
Как известно, 40 дней – приличный срок, чтобы вернуться к нормальной жизни.
Циури вопреки такой логике напрочь потеряла интерес ко всем окружающим. Продолжала сидеть нечесанная и, время от времени, вспомнив что-то, начинала по новой слезный водопад.
– Может, маме психолог нужен? – предположил старший сын Лаша. – Я знаю одного раскрученного типа, 40 лари – визит. Он самым модным считается. Потому что теорию «мыльного пузыря» выдумал.
– Это как? – напрягся Анзор. Он очень подозрительно относился к врачам-мужчинам, когда дело касалось его жены.
– Надо представить свою проблему в уме, а потом сказать вслух «Пу-ф-ф!» и воздух из легких выпустить. И параллельно представить, что твоя проблема лопается, как мыльный пузырь, с треском! – объяснил сын, рисуя в воздухе огромные шары руками.
– А дальше?! «Пуфф» и все? – не понял отец. – И кто за этот бред дает 40 лар?
– Папа, ты отстал от жизни, – обиделся Лаша. – Политики и весь наш парламент только к нему и ходят. Для разгрузки. У него запись на месяц вперед. Но я могу попросить «через-через» и маму на послезавтра назначим.
Анзор покряхтел, покряхтел и решил рискнуть сотней лар – посмотреть, чем это кончится.
Три сеанса индивидуального пуфканья реального улучшения не принесли. Циури продолжала слезоточить, как гейзер на Камчатке. А «модный псих», как обозвал его в сердцах Анзор за напрасно потраченные деньги, развел густой туман, мол, случай запущенный, тут работы на несколько месяцев.
Услышав печальный прогноз, Анзор сжал лысеющую голову двумя руками и сам чуть не заплакал.
– Ва-а! Это кто нас проклял так? Вроде, на тещу денег не пожалел, похоронил, как царицу Тамару. Думал, вздохну полной грудью. Так нет. Может, джадо (Порча (груз.). – Прим. авт.) кто в гроб положил?
Тут 16-летний Гуга предложил не по годам здравое решение.
– Папа, надо священника привести. Пусть он с мамой поговорит и по ходу квартиру освятит. По-любому дешевле станет. Ты только бензин залей, чтоб мне такси не брать.
– Это идея! – обрадовался Анзор, метнув нехороший взгляд в сторону старшего сына. – А то, видишь, пузыри какие-то дурацкие выдумали. Американское поколение.
Сказано – сделано. Приехал всеми уважаемый отец Гурам, побеседовал с Циури на тему того, что «лишняя скорбь не угодна Богу». Говорил долго и хорошо, с цитатами из святых отцов. Анзор заслушался. Потом и квартиру освятили, как планировали.
Но не помогло и это.
Тогда несчастный муж прибег к последнему средству – позвал соседку Иамзе. Весь квартал знал ее мудрость в любых жизненных вопросах. Она при коммунистах кассиршей 25 лет проработала. На людей у нее чутье. Ей даже кличку придумали «Глаз-алмаз – мастер-класс». В смысле, к любому подход найдет.
Иамзе зашла на цыпочках в спальню затворницы, повела разговор издалека и попыталась надавить на самую больную женскую точку.
– Так тебя, Циури, генацвале, завтра муж бросит. Ты же знаешь, мужчины слез не любят. И внешний вид такой тоже.
Циури заплакала с новым приливом энергии, будто кто резко кран открыл. Пришлось валерианкой отпаивать.
Одним словом, все методы лечения нервного срыва были исчерпаны. И тут троюродный брат Циури, известный прохиндей Сулико, сказал, что у него есть шикарный план под названием «Экстремальная ситуация».
Анзор только безнадежно нервически дернул плечом.
– Делай, что хочешь!
И уставился в окно потухшим взглядом.
Сулико вихрем ворвался к Циури, накинул на нее кое-как одежду и, словно мешок с картошкой, запихнул ее в свой «опель». Потом дал газ, и машина рванулась с места, сжигая и без того лысые покрышки.
– Куда мы едем? – слабо охнула Циури, качаясь из стороны в сторону на крутых виражах.
– На Кукийское кладбище! – буркнул любитель экстрима. – Хочу похоронить тебя рядом с бедной Кето. Все равно живешь, как мертвая.
Не слушая Циуриного лепета, Сулико высадил ее у могилы, развернулся и уехал. (Хотя потом он рассказывал, что отъехав на большое расстояние, следил, что будет дальше. Так сказать, для страховки.)
Циури волей-неволей пришлось включить мозги и добираться до дому пешком. К вечеру доплелась до пункта назначения, как говорится, без рук, без ног и, самое главное, без всякой возможности рыдать в три ручья.
На второй день Сулико повторил тот же номер, не обращая внимания на Циурины мольбы и стоны. Но высадил он ее на другом конце города для разнообразия и новых ощущений.
Циури опять пришлось тащиться назад, проклиная Сулико за сердечную заботу.
Вдруг у какого-то супермаркета она увидела старушку с протянутой рукой. Поравнявшись с ней, Циури вздрогнула от неожиданности. Те же голубые глаза за толстыми стеклами очков, тот же красиво изогнутый нос, и та же робкая, просящая улыбка. Перед ней стояла Кето – ее мать, живая и невредимая. Только одета была как-то не так.
Циури издала крик и бросилась обнимать старушку, плача и объясняя, как ей тяжело в этом холодном мире без матери.
Старушка прижимала ее к себе и говорила срывающимся голосом:
– Не плачь, милая, не плачь! Я здесь! Я с тобой!
… Потом, конечно, все выяснилось. Не было тут ни фантома, ни двойника, ни воскресения из мертвых.
85-летнюю Лали оставил на улице ее сын. Продал квартиру, а сам уехал в Испанию в поисках лучшей доли. Сказал напоследок: «В Грузии ловить нечего! Тупик на много лет вперед!» Сперва он высылал ей деньги на съемную комнату. Потом перестал. Дела у него не пошли, как планировал или что-то случилось, Лали сказать точно не могла. Сын больше не звонил, да и звонить было некуда.
Так Лали стала ночевать в подвалах, а днем стоять у супермаркета, откуда не гнали.
Этот нехитрый рассказ так потряс Циури, которая видела такие истории только по телевизору, что она вцепилась в руку «обретенной матери» и потащила ее к себе домой. Сама еще удивлялась, откуда только силы взялись.
Вот что значит Его Величество Случай. Мало ли в Тбилиси нищих старух в подземках и на главных улицах. Кто на них всерьез реагирует? Да никто. Кинул мелочь и пошел дальше. А тут все совпало: и Циурина депрессия, и внешность матери, и то, что Лали была действительно бездомная, а не просто «подрабатывала» к пенсии…
Анзор ходил из угла в угол. Нервничал так, что даже кушать не мог. Где, спрашивается, столько времени пропадает эта негодяйка-жена?
В этот напряженный момент раздался звонок. Анзор резко рванул на себя дверную ручку и остолбенел: на пороге стояла его воскресшая теща, а рядом сияющая, прежняя Циури.
– Лали будет жить у нас! – объявила вмиг выздоровевшая жена, стремительно направляясь в сторону кухни.
Старушка, невероятно смущаясь, просеменила за «дочкой». Анзор смотрел на нее во все глаза, не в силах сказать что-то осмысленно-членораздельное.
А Циури уже вовсю громыхала посудой на кухне, свистел закипающий чайник, в мойке бежала вода на скопище грязной посуды.
Анзор наконец-то вспомнил, что ему шептала на ухо Иамзе после своей неудачной попытки вернуть к жизни его жену.
–… Есть такое народное средство от депрессии. Надо найти кого-то кому хуже, чем тебе и сделать все, чтоб ему стало лучше… Только вот где такого человека для Циури разыскать?
У Анзора поплыли перед глазами его мечты двухмесячной давности. Вот, мол, когда теща умрет, можно будет, наконец-то расслабиться и пожить в свое удовольствие. А именно: класть ноги выше головы, лишний раз цыкнуть на бестолковую Циури за то или за это, не выбирая выражений и так далее. При Кето все же как-то приходилось себя в чем-то ущемлять.
А тут вон как дело повернулось. Вторая теща уже на кухне сидит и чай пьет. И похожа-то как! Будто одна мать их родила.
Потом рассудил, что лучше потерпеть в доме вторую тещу, чем истерики жены на ровном месте. И пошел в кухню со своей дежурной фразой.
– Эй, женщина, что у тебя есть покушать?