Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Другиня
Сообщения: 72
Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение Другиня »

Василий Жуковский

ГОЛОС С ТОГО СВЕТА


Не узнавай, куда я путь склонила,
В какой предел из мира перешла...
О друг, я всё земное совершила;
Я на земле любила и жила.

Нашла ли их? Сбылись ли ожиданья?
Без страха верь: обмана сердцу нет;
Сбылося всё: я в стороне свиданья;
И знаю (здесь), сколь (ваш) прекрасен свет.

Друг, на (земле) великое не тщетно;
Будь твёрд, а (здесь) тебе не изменят;
О милый, (здесь) не будет безответно
Ничто, ничто: ни мысль, ни вздох, ни взгляд.

Не унывай: минувшее с тобою;
Незрима я, но в мире мы одном;
Будь верен мне прекрасною душою;
Сверши (один) начатое (вдвоём).

Другиня
Сообщения: 72
Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение Другиня »

Л. Чарская

Галина правда


Давно это было.

Зеленели вишневые садочки, нежная травка чуть пробивалась из земли, весенние фиалки синели в лесной чаще.

Все радовалось, все ликовало, а в Галиной хате печаль, слезы.

Плакала Галя.

Мать Гали лежала на убогой кровати бледная, с впалыми щеками и то покашливала, то тихо стонала.

Приходили старухи, прыскали святой водой в лицо Галиной матери, смотрели в ее мутные, большие глаза и говорили, покачивая головами:

- Умрет... Не протянет и до завтра...

Плакала Галя. Мать была всегда такая тихая да ласковая, дочку Галю свою любила. Как же не плакать? Их на свете-то только и было двое: мама да Галя - Галя да мама. И вдруг умрет мама...

Плакала Галя.

Потух солнечный луч за деревней, утонул в голубовато-хрустальном озере. Запахло сильнее цветами, первыми ландышами из леса, птицы прокричали в последний раз свой привет перед ночью, и все уснуло, затихло, замолкло до утра. На небе зажглась ночная звездочка, яркая, нарядная и красивая. Галя сидела у оконца, глядела на звездочку и вспоминала, как она с мамой часто сидела по вечерам у порога хатки и любовалась звездочками. А маме становилось все хуже да хуже. Она и кашляла-то глуше, и дышала слабее.

И вдруг нежным тихим голосом позвала она Галю:

- Деточка моя ненаглядная, присядь ко мне, посиди со мною.

Отбежала от оконца Галя, кинулась к маминой постели, обвила маму своими детскими ручонками.

- Не долго уж осталось мне жить, деточка моя, - произнесла мать. - Скоро, очень скоро придется оставить тебя, моя ненаглядная..

- Нет, мама, нет! - воскликнула Галя. - Я не отпущу тебя, не отдам смерти! - И еще сильнее прижалась к матери.

Мать дрожащими руками тоже обняла дочурку.

- Прощай, деточки моя ненаглядная! Прощай, Галя моя! Прощай, голубушка. Не забывай маму... Помни: любит тебя твоя мама и будет постоянно смотреть на тебя с неба, деточка, и каждый твой добрый, светлый поступок будет ее радовать. Нет у меня ничего, что бы я могла тебе оставить, дочурка. Одно только было у меня в сердце сокровище, пока я жила и дышала, а теперь я его тебе передам, дочке моей. Это сокровище - правда, Галя. Говори всегда правду, и будет у тебя всегда светло на сердце и ясно на душе! Всегда-всегда одну правду говори, Галя! Одну только правду! ничего не таи, ни в чем не лги! А теперь прощай.

И, перекрестив дочурку дрожащей рукой, умирающая прижала ее к своему сердцу, коснулась нежного детского личика своими горячими губами и затихла навеки.

Упала Галя на похолодевшее тело матери, громко-громко зарыдала и стала покрывать руки умершей поцелуями.

Опять пришли старухи, унесли плачущую Галю в другую хатку, а сами стали одевать Галину маму и укладывать ее в гроб.

А Галя сидит в это время одна, вся в слезах.

Увидала звездочка с неба плачущую девочку, ярко засветила в окошко пустой хатки, точно желая утешить сиротинку. Подняла Галя свои заплаканные глаза к небу, посмотрела на звездочку, протянула к ней руки и прошептала срывающимся голосом:

- Нет моей мамы! Умерла моя мама! Вернись, мама, вернись! - и сердечко ее билось, разрывалось на части.

Плакала Галя.

Рассвело. Солнышко встало над Галиной хаткой. Красивая большая птица опустилась на крышу.

- Кто там плачет? - спросила птица.

Спросила, заглянула вниз в оконце и увидела девочку.

- Хорошенькая девочка! - сказала птица, взмахнула крыльями и очутилась на окне возле Гали. - О чем ты плачешь, девочка? - обратилась птица к Гале и постучала своим длинным клювом в подоконник.

Галя взглянула на птицу, увидела ее широкие крылья, длинный клюв и добрые, круглые глаза и, сразу почувствовав доверие к большой птице, рассказала ей, заливаясь слезами, все свое горе. Птица пожалела сиротинку и сказала ей:

- Ты одна на свете, я тоже одна. Каждому из нас тяжело и грустно в одиночестве, а вместе, вдвоем, нам легче будет переносить тоску. Садись мне на спину, девочка, и я умчу тебя в такие страны, где стоит вечное лето, где пестреют душистыми цветами огромные, непроходимые леса, где громадные белые цветы растут на берегу реки и смотрятся в нее, любуясь своим пышным нарядом. Я умчу тебя туда, где огромные крокодилы выплывают из реки и греются на солнце у берега, а великаны-слоны целыми стаями ходят на водопой. В эту сказочную страну я унесу тебя, девочка. Хочешь лететь со мной?

Галя печальными глазами огляделась вокруг: ей было жаль расстаться и с белой хаткой, и с вишневыми садочками, и с родимой деревней. Но тут же вспомнила девочка, что нет с нею больше ее мамы, а без мамы и хатка, и вишневые садочки, и родная деревня для нее, Гали, не милы...

И, тихо заплакав, сказала птице Галя:

- Унеси меня, большая, добрая птица, куда хочешь. Я готова лететь с тобою далеко, далеко. Хоть на край света!..

Едва только успела произнести эти слова Галя, как мигом очутилась на спине птицы, которая сейчас же взвилась с нею на воздух.

Жутко было лететь первое время Гале. Далеко внизу копошились люди, казавшиеся крохотными букашками с высоты, белели хатки, церкви, мелькали целые города, селения. Птица летела c головокружительной быстротою, поднимаясь все выше и выше. Скоро не стало видно ни домов, ни церквей, ни селений...

Облака носились внизу, отделяя птицу и Галю от земли, от целого мира. Облака наверху и внизу, и всюду...

Страшно стало Гале, зажмурила она глаза и крепче прижалась к птице. А та только сильнее замахала крыльями и помчалась еще быстрее, еще выше, к самому солнцу...

- Где мы? - спросила Галя, когда птица с быстротой молнии опустила ее на землю, прямо в роскошный, чудно благоухающий сад.

Белые цветы стройными, красивыми рядами тянулись по бокам аллеи, которая вела к белоснежному дворцу с колоннами и огромной террасой. На террасе находилось много, много людей в пестрых полосатых одеждах, со смуглыми лицами, с бронзовыми телами. Посреди них сидел человек с красной бородой, с обмотанной чем-то белым головою, с яркими губами и с таким грозным лицом, что при одном взгляде на него Галя вся затрепетала от страха.

Бронзовые люди кланялись до земли страшному человеку и говорили: - Ты светел и могуч, ты мудр и прекрасен, ты велик, как никто в целом мире!

А царь, - потому что бронзовый человек со страшным взором был царь, - упрямо крутил головою, потрясал огненно-красной бородою и отвечал сурово: - Вы говорите неправду, и говорите все это только потому, что боитесь меня, зная, что одним движением брови я могу лишить вас жизни.

И опять бронзовые люди кланялись до земли и восхваляли своего царя:

- Ты светел и могуч, мудр и прекрасен!

А царь все тряс своей огненной бородою и все говорил:

- Нет, это вы льстите мне, потому что я царь. Не верю вам.

Вдруг у самых ступеней, ведущих на террасу, он увидел девочку и птицу. Увидел и поразился несказанно, откуда могла явиться эта девочка. По лицу его промелькнула улыбка. Точно он догадался о чем-то, точно решил что-то внезапно. И, окинув взглядом придворных, он сказал:

- Вот я спрошу ее, сколько правды в ваших словах.

Потом обратился к Гале и произнес, поглаживая свою красную бороду:

- Скажи мне, девочка, правда ли, что я светел и могуч, мудр и прекрасен?

И уставил на Галю свои страшные, суровые глаза. Хотела отвечать Галя то же, что говорили бронзовые люди, чтобы не paзгнeвaть страшного царя, да вдруг вспомнила про завет матери: говорить одну правду - и твердым голосом сказала:

- Нет, царь. Не светел ты, потому что лицо твое хмуро и сурово. Я видела солнце, которое светло и могуче, от одного его луча идет столько тепла и света! Не знаю, мудр ли ты, но знаю, что Тот, Кто создал тебя и твоих подданных, мудрее тебя. Нет, ты не прекрасен, царь: человек с такими глазами не может быть прекрасным; я вижу кроткое, ласковое небо, оно - прекрасно, а не ты...

Едва только произнесла последнее слово Галя, как в ужасе заметались царские приближенные.

- Она с ума сошла! Она больная! - кричали они. - Что говорит она нашему повелителю?!

И они бегали и метались, как стая испуганных птиц. A сам царь нахмурился и стал чернее ночи. Разгневали его слова Гали. Не привык он слышать такие слова и принял ее за безумную.

- Возьмите ее! - приказал он слугам. - Поселите отдельно от всех, и пусть мои лучшие врачи лечат ее. Но не позволяйте ей сноситься с людьми, чтобы они не услыхали от нее ее безумного лепета!

И, сказав это, он махнул рукой. Слуги бросились к Гале и готовы были схватить ее, но в это время большая птица взмахнула крыльями, усадила Галю к себе на спину и в одну минуту была уже за несколько верст от белого дворца и бронзовых людей.

- Неси меня туда, птица, - шепнула ей Галя, - где люди любят правду и слушают ее.

И полетели, понеслись птица и Галя в другую сторону, в другую страну. Долго неслись они по голубому небу, среди белых перистых облачков, высматривая, где бы им спуститься. Спустились они прямо на луг, окруженный лесом, непроходимым и дремучим. На лужайке, вокруг костров, сидели большие, плечистые люди. Их было несколько тысяч. Среди них стоял юноша выше, красивее и стройнее других. У всех за спиною были стрелы, лук, топорики и копья. Они говорили своему вождю, стройному юноше, вооруженному лучше и богаче других:

- О, великий, смелый вождь! Твой брат собрал большое войско и идет на нас. Он говорит, что половина этой страны - его, что этот лес - его лес, что наши жилища должны принадлежать его воинам и что он идет отобрать все это у тебя, у нас. Но пусть он соберет еще больше войска, мы не боимся ничего. Каждый куст в этом лесу знаком нам. Мы окружим лес и нападем на твоего брата, разобьем его войско, а его самого приведем к тебе. Tы можешь убить его или сделать его своим рабом.

- Да, я сделаю его своим рабом, потому что смерть лучше унижения. Пусть же он испытает последнее, чтобы узнать гнев брата своего! - произнес грозно юноша и взмахнул копьем.

Воины испустили дикий крик и завертелись вокруг костра в бешеной пляске. А когда они остановились, чуть не падая от усталости, то внезапно увидели большую птицу с девочкой на ее спине.

Галя уже стояла перед их молодым вождем и говорила, обращаясь к стройному юноше-вождю:

- Юноша, ты не прав! Ты не должен воевать с твоим братом, потому что отец твой, умирая, завещал вам обоим землю эту пополам. Я это знаю. И знаю также, что ты отнял у твоего брата его половину и прогнал его отсюда. И если твой брат опять идет сюда, то он имеет на это право. А ты не прав, молодой вождь. Ты поступил жестоко и бесчестно!

Юноша-вождь слушал Галю, и чем дальше говорила она, чем смелее становилась ее речь, тем сильнее трепетал дикий воин. Страх и благоговение отразились в его лице к концу Галиной речи. Он упал к ногам девочки и, ударяя себя в грудь, вскрикнул страшным голосом:

- О, мои воины! Мои храбрые воины! Падите ниц! Сам Великий Дух посылает нам это дитя! Сам Великий Дух говорит ее устами! Она видит мое сердце и знает мои помыслы. Видит всю правду и бесстрашно высказывает ее мне, вашему могучему вождю. Никто до сей поры не смел мне высказать правды. Значит, сам Великий Дух посылает ребенка на землю! Она - посол Великого Духа! Сюда, ко мне, жрецы и прорицатели! Восхвалите девочку, отведите ее в наш храм, посадите ее на трон первого жреца, зажгите перед ней благовонные курева и служите в честь ее, в честь вестницы правды! А я и мои воины кланяемся ей до земли!

И юный вождь упал на колени. За ним упали и все его воины. Из дремучего леса вышли седобородые старцы. Они ударяли в огромные раковины и производили ими странные, непонятные звуки.

Седобородые старцы приблизились к Гале и, кланяясь ей до земли, говорили:

- О светлая посланница Великого Духа! Пойдем с нами в наш храм. Там твое место. День и ночь ты будешь жить в храме, и голубой дымок в честь твою понесется из наших кадильниц благовонной струею, мы будем петь тебе священные песни и украсим тебя цветами. Ты будешь царицей нашего храма.

И они осторожно взяли под руки Галю и хотели ее увести в дремучий лес, где у них между деревьями скрывался их храм. Ужас и страх наполнили разом сердце Гали.

- Где же правда? - вскричала она трепещущим голосом. - Когда люди кланяются человеку и считают его за божество? Где же правда, если правдивое слово здесь так дико, что сказавшую это слово простую, маленькую девочку приняли за посланницу Бога? Нет, не хочу я ни почестей, ни славы. Сюда, ко мне, большая птица, унеси, умчи меня отсюда!

И большая птица уже тут как тут: расправила крылья, подхватила Галю и умчала ее снова в небо высоко, высоко, оставив пораженных ужасом воинов и жрецов.

И снова носятся большая птица и Галя между солнцем и облаками.

Наконец утомились, спустились на землю. Слышат дивную музыку, веселый смех и шутки. В звонких голосах чувствуется радость.

- Неси меня туда, птица, откуда слышатся музыка и голоса, - попросила Галя.

Через минуту увидели они роскошный, ярко освещенный замок на берегу озера. Замок весь повис над водою, стоя на высокой скале, свесившейся над темным и бурливым озером.

В замке огни, музыка, веселье.

Роскошно одетые кавалеры, еще более нарядные красавицы дамы, все это движется в плавном и красивом танце. Парча, золото и драгоценные камни - все смешалось, все горит, блестит и сверкает не меньше огней хрустальных люстр, подвешенных к потолку зала.

Впереди всех выступает об руку с красивым и нарядным рыцарем сама королева, владетельница этого замка и всей страны, в которую залетела Галя со своей птицей.

Ах, как хороша королева! Глаза у нее темно-синие, как вода в том озере, что шумит под окнами замка, и блестят они, как та драгоценная диадема, что горит, переливается алмазами и яхонтами на ее белокурых кудрях. И личико королевы совсем как у ребенка: тихое, кроткое, безмятежное.

"Какая ласковая, какая милая королева! - подумала Галя. - Верно, в ее стране живет правда, верно, она любит правду, и хорошо живется всем подданным такой доброй королевы!"

Едва только подумала это девочка, как сквозь шум музыки и веселый смех танцующих чуть слышно донесся до нее какой-то глухой, тихий стон.

Вздрогнула Галя, насторожилась.

Стон повторился. Он несся из зеленой чащи сада, скрытой ночной темнотой.

- Полетим туда, милая птица, узнаем, кто это стонет! - взволнованно прошептала Галя.

И они помчались от залитого огнями замка в темный сад, в ночную тьму.

Стон становился все слышнее и явственнее по мере того, как Галя со своей птицей углублялась в чащу сада. Бледный серп месяца выглянул из-за тучи и осветил крошечную полянку. Там, у ствола большого дерева, стояла молодая девушка с бледным измученным лицом. Ее руки и ноги были крепко стянуты толстыми веревками, прикручивавшими ее к дереву. Ее лицо носило следы тяжких страданий.

- Что с тобою? Кто привязал тебя здесь? И почему ты стонешь? - спросила девушку Галя.

- Я служанка красавицы королевы, - чуть слышным от слабости голосом прошептала девушка, - той красавицы королевы, которая танцует и веселится там, в замке. Она приказала привязать меня к дереву и заморить голодом, потому что три дня тому назад я осмелилась сказать ей, что рыцарь, которого она избрала в женихи, не любит ее и желает жениться на ней потому только, чтобы стать королем. Я это знаю. Это правда. И за эти слова правды я должна умереть голодной смертью.

Сказав это, девушка глухо и жалобно простонала.

Галя вся задрожала от волнения.

- Скорее! Скорее, моя птица, поспешим в замок, - заговорила она, - поспешим к королеве, пока еще не поздно освободить несчастную девушку и спасти ее от лютой смерти!

И быстрее ветра помчались они в замок.

Словно гром небесный грянул над танцующими, так ошеломило их появление маленькой девочки и большой птицы среди зала. Музыка умолкла. Пары остановились. В одну минуту Галя очутилась перед красавицей королевой.

- Королева! - сказала девочка дрожащим голосом. - Выслушай меня: ты тут танцуешь и веселишься, а там, в саду, умирает твоя служанка. Нехорошо это, королева! Ведь твоя служанка сказала правду. Нельзя веселиться, когда делаешь зло своему ближнему. Прикажи освободить несчастную девушку, и тогда пускай снова играет музыка, танцуют пары и звучит веселый смех твоих гостей, королева! Нехороша та повелительница, которая так жестоко наказывает за правдивое слово.

Закончив свою речь, Галя взглянула на королеву, да так и обмерла от ужаса. Что сталось вдруг с красавицей королевой? Глаза у нее разом почернели и округлились, как у ворона, лицо позеленело и покривилось, губы перекосились, и вся она стала вдруг отталкивающей и безобразной.

- Ничтожная, жалкая девчонка! - закричала на Галю королева, затопав ногами. - Как смеешь ты порицать меня! За это ты должна немедленно умереть! И сейчас же приказала страже бросить Галю в озеро. Стража исполнила приказ своей королевы, схватила Галю, подтащила ее к окнy и бросила вниз, прямо туда, где глухо шумели темные воды большого озера.

Упала в озеро Галя, погрузилась в холодные волны и опустилась мертвая на самое дно. И, наверное, она стала бы добычей молодых смеющихся русалок, если бы большая, верная птица не метнулась следом за нею и не вытащила из воды маленькую утопленницу.

Схватила в свой сильный клюв мертвую Галю большая птица и быстро поднялась с нею от земли и озера высоко, высоко к небу. А там уже ждали Галю. Ждали ее прекрасные белые существа, мальчики и девочки с серебряными крылышками за спиною. Увидели они птицу с мертвою девочкою в клюве, подхватили Галю на руки и понесли в небеса.

Недолог был путь маленьких крылатых существ.

Внезапно послышалась дивная музыка. Незримый хор запел чудесную, сладкую песнь.

Принесли крылатые дети в роскошный небесный сад Галю, положили на душистую полянку, сплошь покрытую ароматными листьями и розами, и, встав вокруг нее, запели звонкими красивыми голосами, какие могут быть только у ангелов:

- Проснись, пробудись, милая Галя! Ты попала в царство правды, одной правды, чистой и прекрасной, которой не встретишь на земле! Проснись, милая, маленькая Галя!

Но Галя не слышала пения ангелов, не чувствовала аромата цветов. Тогда, не переставая петь, крылатые дети полетели высоко за облака и через минуту вернулись снова, ведя за руку высокую женщину в белой одежде, кроткую и прекрасную, как голубка. Женщина склонилась над мертвой Галей и нежно обвила ее тонкими руками. Две слезы капнули из ее глаз прямо на сердце Гали, и вдруг это сердце ожило, затрепетало. Открыла глаза девочка, взглянула перед собой и вскричала радостным голосом, узнав склонившуюся перед нею женщину:

- Мама! Мама моя!

- Галя! Моя Галя! - прошептала белая женщина. - За твою правду Господь соединил меня снова с тобою, чтобы никогда, никогда уже нам не разлучаться больше. В царство правды примчала тебя большая птица, в то царство, где живет радостная и торжествующая правда!

И мама крепко обняла свою девочку и целовала ее без конца, без счета. Роскошный сад благоухал, и бледноликие ангелы пели гимн о Галиной правде.

А большая птица снова полетела к земле и людям, желая найти во что бы то ни стало правду там, на земле. Полетела одна, без Гали упрямая птица. А Галя осталась с мамой в лазурном царстве.

Давно это было.

Другиня
Сообщения: 72
Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение Другиня »

Ганс Христиан Андерсен

На могиле ребенка

В доме воцарилась печаль; все сердца были полны скорби. Младший ребенок, четырехлетний мальчик, единственный сын, радость и надежда родителей, умер. Правда, у них оставались еще две дочери — старшая должна была в этом году конфирмоваться — славные, добрые девочки, но умерший ребенок всегда кажется самым дорогим, а этот к тому же был самый младший, да еще сын. Да, тяжелое испытание выпало на долю родителей. Сестры печалились, как и вообще юные сердца, главным образом глядя на скорбь родителей; отец грустил, но мать совсем была подавлена горем. День и ночь ухаживала она за больным ребенком, лелеяла его, подымала и носила на руках; страдала ведь ее собственная плоть и кровь, часть ее самой! Она не могла и представить себе, что дитя ее умрет, что его положат в гроб и зароют в землю! Господь не мог отнять у нее ребенка, думала она, и вот когда это все-таки случилось, она в порыве болезненного отчаяния воскликнула:

— Господь не знает об этом! У него бессердечные слуги здесь, на земле. Они делают, что хотят, не внимая мольбам матери!

В своем отчаянии она отшатнулась от Бога, и ею овладели мрачные мысли, мысли о вечной смерти, внушавшие ей, что человек становится прахом во прахе и что этим все кончается. Охваченная такими мыслями, она утратила всякую точку опоры и все больше и больше погружалась в мрачную бездну отчаяния.

Слез у нее в эти тяжелые часы не было. Она не думала больше о юных дочерях; слезы мужа падали ей на лоб, но она не замечала его. Все ее мысли были заняты умершим ребенком, она жила только воспоминаниями о нем, старалась воскресить в памяти каждое его невинное детское слово.

Наступил день похорон; несколько ночей перед тем мать не спала, и к утру усталость одолела ее — она забылась сном. В это время гроб унесли в отдаленную комнату, чтобы мать не услыхала ударов молотка, когда стали забивать крышку.

Проснувшись, мать хотела опять посмотреть на ребенка, но муж со слезами сказал ей:
— Мы забили крышку: пора было.
— Если Бог так жесток ко мне, — промолвила она, — то чего же ожидать от людей! — И она залилась слезами.

Гроб опустили в могилу; безутешная мать сидела с дочерьми и смотрела на них, не видя их; мысли ее отшатнулись от семьи, от дома; она предалась скорби и стала ее игрушкой, как становится игрушкой волн корабль без руля и парусов. Так прошел день похорон, за ним потекли однообразные, тяжелые, скорбные дни. Со слезами на глазах, печально смотрели на мать домашние; она не слушала их утешений, да и какие утешения могли они предложить ей — они сами были в таком горе.

Сон, казалось, совсем покинул ее, а он один мог бы оказать ей лучшую услугу, подкрепив тело и успокоив душу. Домашние уговаривали ее ложиться в постель, она слушалась и лежала тихо, словно спала. Но однажды ночью муж прислушался к ее дыханию, и ему показалось, что она действительно нашла, наконец, покой и облегчение во сне. Он набожно сложил руки, помолился и скоро заснул сам здоровым, крепким сном. Он не слышал, как она поднялась, накинула на себя платье и тихонько вышла из дома, чтобы направиться туда, куда день и ночь влекли ее мысли, — на могилу своего ребенка. Она прошла через сад, прилегавший к дому, в поле и свернула на тропинку, которая вела за город, на кладбище. Никто не видел ее, и она никого.

Стояла чудная, ясная звездная ночь. Воздух был еще так мягок, сентябрь только начался. Мать вошла на кладбище и остановилась у могилки, похожей, скорее, на большой букет благоухающих цветов. Опустившись на колени, она приникла лицом к могиле, словно надеясь увидеть сквозь толстый земляной покров своего мальчика. Как живо помнила она его улыбку, любовное выражение глаз! Они были все те же даже на одре болезни! Не забыть ей их никогда! Как много говорил его взор, когда она наклонялась к нему и брала его за руку, которую сам он уже не в силах был приподнять!.. И вот, как прежде, бывало, сидела она возле его кроватки, так теперь сидела у его могилки! Но теперь она могла дать полную волю своим слезам, и они ручьем бежали на могилу.

— Хочешь туда, к твоему ребенку? — раздался возле нее голос. Он прозвучал так ясно и так глубоко отозвался в ее сердце. Она оглянулась; возле нее стояла человеческая фигура, закутанная в длинный черный плащ, с капюшоном на голове. Она заглянула в ее лицо: оно было строго, но внушало доверие, глаза горели чистым юношеским огнем.

— К моему ребенку! — повторила с отчаянной мольбой мать.

— Осмелишься ли ты последовать за мной? — спросило видение. — Я — смерть!

Мать утвердительно кивнула головой. В то же мгновение ей показалось, что каждая звезда над нею вспыхнула, словно полная луна, и осветила разноцветный цветочный ковер на могиле; затем земляной покров мягко осел под нею, точно развевавшийся по воздуху покров, и она стала погружаться в землю. Видение накрыло ее своим черным плащом, и вокруг нее воцарился могильный мрак. Мать опустилась глубже, чем проникает могильный заступ; кладбище легло кровлей над ее головой.

Плащ отодвинулся в сторону. Мать очутилась в огромном приветливом покое. Здесь царил какой-то полусвет, но она в то же мгновение почувствовала, что прижимает к сердцу своего ребенка. Он улыбался ей, сияя новой, незнакомой ей красотой; она вскрикнула, но крика ее не было слышно: возле нее, то удаляясь, то приближаясь, раздавалась чудная музыка. Никогда в жизни не слыхала она таких дивных звуков; они раздавались за черной плотной занавесью, отделявшей этот покой от великой страны вечности.

— Мамочка! Милая моя мамочка! — услышала она голос своего ребенка. Это был его милый, знакомый ей голос! Поцелуи сыпались за поцелуями; мать не помнила себя от радости, но дитя указало на черную занавесь.

— Как там чудесно! Не так, как на земле! Видишь, мама? Видишь их всех, блаженных?

И мать смотрела туда, куда указывал ребенок, но не видела ничего, кроме черной мглы; она смотрела ведь телесными очами, а не так, как ребенок, отозванный Богом к Себе. Мать слышала звуки, но не могла уразуметь слов, которые бы могли вернуть ей веру.

— Теперь я умею летать, мама! — сказало дитя. — Могу улететь вместе с другими добрыми детьми прямо к Богу! Мне очень хочется лететь к Нему, но если ты будешь так плакать, я не смогу оставить тебя! А мне очень хочется! Можно ведь? Ты и сама скоро придешь ко мне, мамочка!

— О, побудь, побудь со мною! — молила она. — Еще минутку! Дай еще разок взглянуть на тебя, поцеловать тебя, прижать к сердцу!

И она крепко прижимала его к себе, осыпая поцелуями. Вдруг кто-то сверху окликнул ее по имени; жалобно звучал призыв. Кто бы это звал ее?

— Слышишь? — сказало дитя. — Это папа зовет тебя!

Через несколько секунд послышались глубокие вздохи, словно всхлипывали дети.

— Это сестры плачут! — сказал ребенок. — Мама, ты ведь не забыла их!

Она вспомнила покинутых ею на земле, и ужас охватил ее; она стала пристально вглядываться в пролетавшие мимо нее тени, и ей показалось, что она узнала некоторые. Они пролетали через покой смерти и скрывались за черной занавесью. Что, если она увидит тут и мужа, и дочерей своих? Нет, их призывы и вздохи раздавались еще там, наверху. Она чуть было совсем не забыла их ради умершего!..

— Мама, зазвонили небесные колокола! Мама, встает солнышко! — сказал ребенок.

Навстречу ей хлынул ослепительный поток света, дитя исчезло, а она поднялась наверх... Холод охватил ее, она подняла голову и увидела, что лежит на кладбище, на могиле своего ребенка: Бог во сне послал ей утешение и поддержку, просветил ее разум. Она пала на колени и сказала:

— Прости меня, Господи, что я хотела остановить полет бессмертной души, забыла свой долг к живым, долг, который возложил на меня Ты!

Молитва облегчила ее душу. А тут взошло солнце, над головой ее запела птичка, колокола зазвонили к заутрене... Как чудесно стало вокруг! И святой мир водворился в ее душе.

Она познала Бога и свой долг и поспешила домой. Вот она наклонилась над мужем, разбудила его горячим поцелуем, и из уст ее полились теплые, сердечные слова, полные мужества и утешения. Она, как и подобает мужественной и крепкой духом супруге, открыла для него в своем сердце источник утешения.

«Божья воля все направляет к лучшему!»

И муж спросил ее:
— Где почерпнула ты эту силу утешения?

Она поцеловала его, поцеловала дочерей и ответила:
— Бог послал мне ее на могиле моего ребенка!

Другиня
Сообщения: 72
Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение Другиня »

Метерлинк

Синяя птица
(отрывок)

…………………

Фея. ... Сегодня дети навестят своих умерших Бабушку и Дедушку... Быть может, Синяя Птица скрывается в Прошлом, у Предков... Во всяком случае, надо это иметь в виду... Не ешьте много сахару, дети! Не забудьте, что вам предстоит ужинать у Дедушки и Бабушки...

Тильтиль. Они тут?..

Фея. Вы их сейчас увидите...

Тильтиль. Как же мы их увидим, когда они умерли?..

Фея. Раз они живут в вашей памяти, значит, не умерли... Люди не знают этой тайны, они вообще мало что знают. Но ты благодаря алмазу сейчас увидишь, что мертвые, о которых вспоминают, живут счастливо, так, как будто они и не умирали...

…………………………

Тильтиль. Как туда пройти?..

Фея. Вот этой дорогой... Вы как раз на рубеже Страны Воспоминаний. Повернешь алмаз — и сейчас же увидишь большое дерево с надписью, — значит, ты пришел куда следует... Только не забудьте, что без четверти девять вы должны вернуться... Это чрезвычайно важно... Будьте же точны. ………………

………………

Из густого тумана с правой стороны встает могучий дуб с прибитой к его стволу дощечкой. Молочно-белый, мутный, непроницаемый свет. Тильтиль и Митиль стоят у подножия дуба.

Тильтиль. Вот и дерево!..

Митиль. А на нем надпись!..

Тильтиль. Не могу разобрать, что там написано...Погоди, сейчас влезу на пень... Так и есть... Здесь написано: «Страна Воспоминаний».

Митиль. Она тут и начинается?..

Тильтиль. Да, вот стрелка...

Митиль. Ну, а где же Дедушка с Бабушкой?..

Тильтиль. За туманом... Сейчас увидим...

Митиль. Ничего я не вижу!.. Своих рук и ног не разгляжу... (Хнычет.) Мне холодно!.. Не хочу я больше путешествовать!.. Хочу домой!..

Тильтиль. Да будет тебе! Что ты все плачешь, как Вода?.. Не стыдно?.. Большая девочка!.. Гляди, туман поднимается... Сейчас увидим, что там за ним...

В самом деле, туман зашевелился: он редеет, светлеет, рассеивается, тает. Свет становится все более и более прозрачным, и немного погодя можно уже различить под сводом зелени веселый крестьянский домик, увитый плющем. Окна и дверь раскрыты. Под навесом ульи, на подоконниках горшки с цветами, клетка, в которой спит дрозд, и т. д. У двери скамья, на ней сидят старый крестьянин и его жена. Оба погружены в глубокий сон. Это Дедушка и Бабушка Тильтиля.

Тильтиль (сразу узнает их). Вон Дедушка и Бабушка!..

Митиль (хлопает в ладоши). Да, да!.. Это они!.. Это они!..

Тильтиль (еще сомневается). Погоди!.. Еще неизвестно, могут ли они двигаться... Постоим за деревом...

Бабушка Тиль открывает глаза, поднимает голову, потягивается, вздыхает, потом оглядывается на Дедушку Тиля. Дедушка в это время тоже медленно просыпается.

Бабушка Тиль. У меня такое предчувствие, что наши внуки, которые еще живы, нынче придут нас проведать...

Дедушка Тиль. Они, наверно, думают о нас. Со мной творится что-то неладное. В ногах какой-то зуд...

Бабушка Тиль. Должно быть, они совсем близко — слезы радости застилают мне глаза...

Дедушка Тиль. Нет, нет, они далеко... У меня слабость еще не прошла...

Бабушка Тиль. А я тебе говорю, что они где-то тут — ко мне вернулись силы...

Тильтиль и Митиль (выбегают из-за дуба). Мы здесь!.. Мы здесь!.. Дедушка, Бабушка!.. Это мы!.. Это мы!..

Дедушка Тиль. Ага!.. Вот видишь!.. Что я тебе говорил?.. Я так и знал, что они придут сегодня...

Бабушка Тиль. Тильтиль!.. Митиль!.. Это ты!.. Это она!.. Это они!.. (Пытается бежать им навстречу.) Нет, не могу!.. Ревматизм замучил!

Дедушка Тиль (ковыляет им навстречу). Я тоже не могу... Я ведь когда-то давно упал с высокого дуба и сломал ногу, с тех пор хожу на деревяшке...

Дедушка, Бабушка и дети крепко целуются.

Бабушка Тиль. А ты, Тильтиль, вырос, поздоровел!..

Дедушка Тиль (гладит Митиль по головке). А Митиль!.. Посмотри-ка на нее!.. Какие у нее волосики, какие глазки!.. И как приятно от нее пахнет!..

Бабушка Тиль. Дайте-ка, я вас еще расцелую!.. Садитесь ко мне на колени...

Дедушка Тиль. А я что же, ни при чем остался?..

Бабушка Тиль. Нет уж, сначала я... Ну, как поживают папа с мамой?..

Тильтиль. Очень хорошо. Бабушка... Они спали, когда мы ушли...

Бабушка Тиль (любуется ими и осыпает ласками). Какие же они хорошенькие, чистенькие!.. Это мама вас так хорошо вымыла?.. И чулки у тебя целые!.. Бывало, раньше я вам их штопала... Отчего вы так редко нас навещаете?.. Это такая радость для нас!.. Мы уже несколько месяцев никого не видим — совсем вы нас забыли...

Тильтиль. Это не от нас зависит. Бабушка. Сегодня мы только благодаря Фее...

Бабушка Тиль. А мы тут все поджидаем, не заглянет ли к нам кто-нибудь из живых... Но только редко они нас навещают!.. Когда мы с вами виделись в последний раз?.. А, вспомнила: в день всех святых, когда зазвонили в церкви...

Тильтиль. В день всех святых?.. В этот день мы не выходили из дому — мы были простужены...

Бабушка Тиль. Но ведь вы о нас думали?..

Тильтиль. Да...

Бабушка Тиль. Ну вот, всякий раз, как вы о нас подумаете, мы просыпаемся и снова видим вас...

Тильтиль. Значит, стоит лишь...

Бабушка Тиль. Да ты же сам это отлично знаешь...

Тильтиль. Нет, не знаю...

Бабушка Тиль (Дедушке Тилю). Чудные они там... Ничего-то они не знают!.. И чему их только учат!..

Дедушка Тиль. Все как было при нас... Живые обыкновенно такой вздор городят про неживых!..

Тильтиль. Вы все время спите?..

Дедушка Тиль. Да, мы спим немало, пока нас не разбудит мысль кого-нибудь из живых... Хорошо поспать, когда жизнь прожита!.. Но и просыпаться время от времени тоже приятно...

Тильтиль. Значит, вы на самом деле не умерли?..

Дедушка Тиль (подскочив на месте). Что ты говоришь!.. Вы послушайте, что он говорит!.. Употребляет какие-то непонятные выражения... Это что, какое-нибудь новое слово, какая-нибудь новая выдумка?..

Тильтиль. Слово «умерли»?..

Дедушка Тиль. Да, да... Что это значит?..

Тильтиль. Так говорят про тех, кого уже нет в живых...

Дедушка Тиль. Какая дичь!..

Тильтиль. А вам тут хорошо?..

Дедушка Тиль. Да, недурно, недурно. Вот если бы вы еще там за нас молились...

Тильтиль. Отец говорит, что молиться не надо...

Дедушка Тиль. Как же не надо! Как же не надо!.. Молиться — значит вспоминать...

Бабушка Тиль. Да, да, вы уж нас почаще навещайте — тогда нам совсем хорошо будет...
Помнишь, Тильтиль... Последний раз я испекла яблочный пирог... Ты еще им объелся...

Тильтиль. Я с прошлого года не ел яблочного пирога... В этом году яблоки не уродились...

Бабушка Тиль. Не говори глупостей... У нас яблоки не переводятся...

Тильтиль. То у вас, а то у нас...

Бабушка Тиль. А какая разница?.. И там мы целовались и здесь целуемся...

Тильтиль (смотрит то на Дедушку, то на Бабушку). Ты ничуть не изменился. Дедушка, ничуть... И Бабушка ничуть не изменилась... Вы только похорошели...

Дедушка Тиль. Да, грех жаловаться... Мы не стареем... А вы — вы растете!.. Ишь как вытянулись!.. Давайте посмотрим: мы тут на двери зарубку прошлый раз сделали... В день всех святых... Ну-ка, стань прямей!..

Тильтиль становится у двери.

На целых четыре пальца!.. Здорово!.. А Митиль — на четыре с половиной!.. Ах ты, дрянная девчонка!.. И куда только растут, и куда только растут!..

Тильтиль (в восторге все осматривает). Все по старому, все на своем месте!.. Только все еще лучше стало!.. Вон часы, — это я отломал кончик от большой стрелки...

Дедушка Тиль. А от этой суповой миски ты отбил краешек...

Тильтиль. А эту дырку в двери я просверлил буравом...

Дедушка Тиль. Да уж, нашкодил ты у нас!...А вот слива... Стоит мне, бывало, уйти — ты уже на дереве... На ней всегда отменные красные сливы...

Тильтиль. Только они теперь еще красивей...

Митиль. А вон старый дрозд!.. Он еще поет?..

Дрозд просыпается и начинает громко петь.

Бабушка Тиль. Вот видишь... Как только ты о нем подумала...

Тильтиль (к своему изумлению, замечает, что дрозд совершенно синий). Да он синий!.. Это и есть та Синяя Птица, которую я должен принести Фее!.. Что же вы мне не сказали, что она у вас?.. Ах, какой же он синий! Синий-синий, точно шар из синего стекла!.. (С мольбой.) Дедушка, Бабушка, подарите мне его!..

Дедушка Тиль. Что ж, я не прочь... А ты что скажешь, жена?

Бабушка Тиль. Конечно, конечно... Нам он совсем не нужен... Только и знает, что спать... Его и не слышно-то никогда...

Тильтиль. Я посажу его в клетку... Стой, а где же клетка?.. Ах да, я ее оставил под деревом... (Бежит к дереву, возвращается с клеткой и сажает в нее дрозда) Значит, вы мне его правда дарите? Правда?.. То-то Фея будет довольна!.. И Душа Света!..

Дедушка Тиль. Только вот что: я за птицу не отвечаю... Боюсь, как бы она не испугалась вашей суеты и при первом удобном случае не вернулась обратно... Ну, там дело видно будет... Клетку ты пока поставь — пойдем поглядим на корову...

Тильтиль (обращает внимание на ульи). А как пчелы?..

Дедушка Тиль. Ничего... Их тоже, как вы выражаетесь, нет в живых, а трудятся они на славу...

Тильтиль (подходит к ульям). Да уж!.. Медом сильно пахнет!.. Соты, наверно, полны... А какие красивые цветы!.. А мои умершие сестренки тоже здесь?..

Митиль. А где мои три братца, которых похоронили?..

При этих словах семеро детей мал мала меньше, образуя нечто похожее на свирель Пана, один за другим выходят из дома.

Бабушка Тиль. Вот они, вот они!.. Только о них подумаешь, только про них заговоришь, а уж они тут как тут, сорванцы этакие!..

Тильтиль и Митиль бегут навстречу детям. Все толкаются, целуются, пляшут, кружатся, визжат от радости.

Тильтиль. Эй, Пьеро!..

Тильтиль и Пьеро вцепляются друг другу в волосы.

Давай подеремся, как прежде!.. А вон Робер!.. Здравствуй, Жан!.. Где твой волчок?.. Вон Мадлена, Пьеретта, Полина, а вон Рикетта!..

Митиль. Ой, Рикетта, Рикетта! Она все еще ползает на четвереньках!..

Бабушка Тиль. Да, она больше не растет...

Тильтиль (обратив внимание, что вокруг него носится и тявкает собачка). Это Кики! Я ей хвост отрезал Полиниными ножницами... И она все такая же...

Дедушка Тиль (наставительно). Здесь ничто не меняется...

Тильтиль. А у Полины все еще на носу прыщик!..

Бабушка Тиль. Да, никак не проходит. Видно, уж так и останется...

Тильтиль. Как они хорошо выглядят! Какие они пухленькие, румяные!.. Какие у них кругленькие щечки!.. Должно быть, они едят досыта...

Бабушка Тиль. Они здесь гораздо лучше себя чувствуют... Здесь ничего не надо бояться, болеть тут не болеют, забот никаких...

Часы в доме бьют восемь раз.

Бабушка Тиль (в изумлении). Что это?..

Дедушка Тиль. Право, не знаю... Скорей всего часы...

Бабушка Тиль. Вряд ли... Они никогда не бьют...

Дедушка Тиль. Потому что мы о них не думаем... Может, кто-нибудь о них подумал?..

Тильтиль. Это я подумал... Который час?..

Дедушка Тиль. Не сумею тебе сказать... Позабыл я часы... Било восемь раз — стало быть, теперь то, что у вас там называется — восемь часов.

Тильтиль. Душа Света будет ждать меня без четверти девять... Так велела Фея... Это чрезвычайно важно... Надо идти...

Бабушка Тиль. Ну нет, мы вас без ужина не отпустим!.. Давайте-ка вынесем сюда стол, живей, живей!.. У меня как раз нынче вкусный суп с капустой, и пирог со сливами вышел удачный...

Из дома выносят стол, ставят его перед дверью, приносят блюда, тарелки и пр.

Все помогают друг другу.

Тильтиль. Ну, уж раз Синяя Птица у меня... А потом я так давно не ел супа с капустой!.. С тех пор, как отправился в путешествие... В гостиницах его не подают...

Бабушка Тиль. Ну вот... Все готово... Детки, садитесь за стол!.. Раз вы торопитесь, так нечего зря время терять...

Лампа зажжена, суп подан. Дедушка, Бабушка и дети садятся ужинать. Толчки, тумаки, визг и веселый смех.

Тильтиль (ест с жадностью). Как вкусно!.. Ах, как вкусно!.. Еще хочу! Еще!.. (Стучит деревянной ложкой по тарелке)

Дедушка Тиль. Ну-ну, сядь как следует!.. Все такой же баловник... Вот разобьешь тарелку, тогда...

Тильтиль (привстает). Еще хочу, еще!..

Тильтиль дотягивается до суповой миски и подвигает ее к себе, миска опрокидывается суп разливается по столу и стекает на колени к ужинающим. Суп горячий — дети кричат и визжат от боли.

Бабушка Тиль. Неслух ты этакий!.. Что я тебе говорила?..

Дедушка Тиль (дает Тильтилю звонкую затрещина). Вот тебе!..

Тильтиль (на мгновение оторопел; прикладывает руку к щеке и неожиданно приходит в восторг). Да, да, точно такие оплеухи ты давал мне, когда был жив... Если б ты знал, Дедушка, как это приятно — получать от тебя пощечины!.. Дай, я тебя за это поцелую!..

Дедушка Тиль. Что ж, если это тебе по вкусу, так за мной дело не станет...

Часы бьют половину девятого.

Тильтиль (вскакивает). Половина девятого!.. (Кладет ложку на стол.) Митиль, мы опоздаем!..

Бабушка Тиль. Куда вы?.. Посидите еще немножко!.. На пожар вам, что ли?.. Мы так редко видимся!..

Тильтиль. Ничего не поделаешь... Душа Света так с нами добра... А я ей обещал... Идем, Митиль, идем!..

Дедушка Тиль. Беда с этими живыми! Вечно они куда-то спешат, суетятся...

Тильтиль (берет клетку и второпях целует всех подряд). Прощай, Дедушка!.. Прощай, Бабушка!.. Прощайте, братцы и сестренки — Пьеро, Робер, Полина, Мадлена, Рикетта!.. Прощай и ты, Кики!.. Нам пора... Не плачь, Бабушка, мы часто будем к вам приходить...

Бабушка Тиль. Приходите каждый день!..

Тильтиль. Хорошо, хорошо! Мы будем приходить как можно чаще...

Бабушка Тиль. У нас только и радости! Когда ваша мысль навещает нас — это для нас праздник...

Дедушка Тиль. У нас тут других развлечений нет...

Тильтиль. А где моя клетка, птица?.. Скорей, скорей!..

Дедушка Тиль (подает ему клетку). Держи!.. Но только я за нее не ручаюсь: если она полиняет...

Тильтиль. Прощайте! Прощайте!..

Братья и сестры Тиль. Прощай, Тильтиль!.. Прощай, Митиль!.. Не забудьте принести нам леденцов!.. Прощайте!.. Приходите к нам!.. Приходите!..

Все машут платками, а Тильтиль и Митиль медленно удаляются Тем временем туман, все застилавший вначале, постепенно сгущается вновь, последние реплики звучат уже глухо, к концу сцены прощания все исчезает во мгле, и, перед тем как занавесу опуститься, можно различить лишь Тильтиля и Митиль, снова очутившихся под могучим дубом.
………………………………
1905

Другиня
Сообщения: 72
Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение Другиня »

Франческо Петрарка

Сонеты на смерть Лауры

CCLXXIX

Поют ли жалобно лесные птицы,
Листва ли шепчет в летнем ветерке,
Струи ли с нежным рокотом в реке,
Лаская брег, гурлят, как голубицы,
Где б я ни сел, чтоб новые страницы
Вписать в дневник любви, моей тоске
Родные вздохи вторят вдалеке,
И тень мелькнет живой царицы.
Слова я слышу…"Полно дух крушить
Безвременно печалию, – шепнула,
Пора от слез ланиты осушить!
Бессмертье в небе грудь моя вдохнула,
Его ль меня хотел бы ты лишить?
Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула".


CCCXVIII

Последний день – веселых помню мало
Усталый день, как мой остатний век!
Недаром сердце – чуть согретый снег
Игралищем предчувствий мрачных стало.
Так мысль и кровь, когда нас бурей смяло,
Как в лихорадке, треплет жизни бег.
Был радостей неполных кончен век,
Но я не знал, что время бед настало.
Ее прекрасный взор – на небесах,
Сияющий здоровьем, жизнью, светом.
А мой убог – пред ним лишь дольный прах.
Но черных искр я ободрен приветом:
"Друзья! До встречи в благостных краях
Не в вашем мире горестном, а в этом!"


CCCXXX

Прекрасный взор мне говорил, казалось:
"Меня ты больше не увидишь тут,
Как вдалеке твои шаги замрут,
Смотри, чтоб сердце после не терзалось".
Предчувствие, зачем ты отказалось
Поверить, что мучения грядут?
Значение прощальных тех минут
Не сразу, не тогда, потом сказалось.
Ее глаза безмолвные рекли
Моим: "Друзья, которых столько лет
Мы были вожделенное зерцало,
Нас небо ждет – совсем не рано, нет!
Мы вечную свободу обрели,
А вам, несчастным, жить еще немало".

священник Андрей
Священник
Сообщения: 955
Зарегистрирован: 26 фев 2009, 01:32
Пол: муж.
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение священник Андрей »

немножко размышлизмов....

Был здесь…потом ушел…

Я никогда не читал и не читаю надписей на стенах в подъезде, тем более, что, как правило, там ничего хорошего и приличного написано не бывает…Но как-то раз, поднимаясь по лестнице в таком типичном подъезде обычной пятиэтажки, мой взгляд упал на эту небольшую, корявую надпись черным маркером: «Был здесь…потом ушел» и я приостановился.

Почему-то совсем непохожая на привычные настенные и наскальные «Здесь был …такой-то» и прочее хамство, эта надпись мне напомнила короткую, но до жути правдивую эпитафию, как отражение нашей жизни, когда в сверхскоростном потоке будней и рекламы «от памперсов и до похоронных контор» мы, суетливо мелькая в супермаркетах и переходах, спешим то на работу, то домой и, в конце концов, просто уходим, оставляя за собой непредвиденные расходы на быстрые похороны и поминки…. А дальше время побежит само по себе, все так же, - то на работу, то домой, но уже без нас. И эта надпись на подъездной, грязной стене как чья-то грустная и безвыходная досада о несовершенном, непрожитом и главном, что потерялось за пробками и сериалами, новостями и ценами…она быть может так и не стала чем-то больше, чем унылая, ноющая тоска от жизни с осознанием утраты. Мы так привыкли жалеть себя в такие моменты…
А как же любовь к нему, к ней, к ним, и, наконец, к Нему?
Прав был протодиакон Андрей Кураев, невыносимо и страшно осознавать себя короткой черточкой между двумя датами на памятнике... И невозможно утешить себя «делом, которое вечно будет жить» (с чего бы это?) и памятью, которая, как всегда в пышных, а порой и не всегда трезвых речах, «сохранит светлый и верный образ товарища» в чьих-то сердцах. Может и сохранит, а может…Гуляя по старому городскому кладбищу, я часто вижу такую «память» на старых и стертых временем и осадками надгробиях, понимая, что теперь-то, кажется, мы и начинаем платить истинную цену безверию и равнодушию, потраченному времени и сказанным впустую словам. Нет тех, кто говорил, нет тех, кто помнил, нет тех, кто придет сюда и поэтому видимое напоминание о том, что «был здесь…потом ушел», тоже постепенно исчезает…
И со временем не остается и черточки. Сколько их так ушло?
Лишь морозящая и тоскливая пустота…и ищешь выход: почему я здесь, кто меня привел, зачем и кому я нужен? И Кому я нужен? Слишком тяжело поверить в то, что я действительно заканчиваюсь там, где, все закончилось. Неужели это все: я любил, искал, надеялся и почти что верил, а случайный инфаркт или автомобиль, несущийся на полной скорости отправил меня на удобрения? И тут это злое: ПОЧТИ ЧТО…
И как будильник, резкий, механический и громкий, который грубо будит по утрам, инстинктивное и такое простое понимание того, что смерть невозможна, помогает все-таки понять, что ПОЧТИ ЧТО не считается. И только тогда начинается знакомство с самим собой…в перспективе вечности…Был здесь, потом ушел… Но все же буду и уже не закончусь.

Так с этой мыслью уходил я обратно уже наверное не из подъезда, но словно из опустевшей пещеры Иосифа Аримафейского, где еще три дня и почти две тысячи лет назад положили Того, Кто умер вместо меня, чтобы я не был в прошедшем времени, чтобы Вечная память Любви не оставила в сердце стертых и безымянных могил, но дала жизнь в полноте с осознанием, что каждый любим и дорог Ему, как единственный. Такова цена и Жертва Голгофы.

Этот стук сердца…может быть сейчас в Вашу душу приходят эти дивные слова: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною».
Это и есть Начало…Начало нового дня… и жизни без «почти что» и «понарошку».

Аватара пользователя
Инга Чайка
Сообщения: 2
Зарегистрирован: 10 сен 2010, 16:27
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение Инга Чайка »

Алексей Апухтин

О, НЕ ГРУСТИ!

О, не грусти по мне! Я там, где нет страданий.
Забудь былых скорбей мучительные сны.
Пусть будут обо мне твои воспоминанья
Светлей, чем первый день весны.

О, не тоскуй по мне! Меж нами нет разлуки,
Я так же, как и встарь, душе твоей близка.
Меня по-прежнему твои волнуют муки,
Меня гнетет твоя тоска.

Живи! Ты должен жить! И если силой чуда
Ты здесь найдёшь отраду и покой,
То знай, что это я откликнулась оттуда
На зов души твоей больной.

Другиня
Сообщения: 72
Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение Другиня »

Василий Шукшин

Горе

Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно. Особенно почему-то ночами. Луна светит тихо. Неспокойно на душе, томительно. И думается в такие огромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко. Это даже - не думается, что-то другое: чудится, ждется, что ли. Притаишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах,- сердце замирает от необъяснимой тайной радости. Жалко, мало у нас в жизни таких ночей. Одна такая ночь запомнилась мне на всю жизнь.

Было мне лет двенадцать. Сидел я в огороде, обхватив руками колени, упорно, до слез смотрел на луну. Вдруг услышал: кто-то невдалеке тихо плачет. Я оглянулся и увидел старика Нечая, соседа нашего.
Это он шел, маленький, худой, в длинной холщовой рубахе. Плакал и что-то бормотал неразборчиво.

У дедушки Нечаева три дня назад умерла жена, тихая, безответная старушка. Жили они вдвоем, дети разъехались.
Старушка Нечаева, бабка Нечаиха, жила незаметно и умерла незаметно. Узнали поутру: "Нечаиха-то... гляди-ко, сердешная",-сказали люди. Вырыли могилку, опустили бабку Нечаиху, зарыли - и все. Я забыл сейчас, как она выглядела. Ходила по ограде, созывала кур: "Цып-цып-цып". Ни с кем не ругалась, не заполошничала по деревне. Была - и нету, ушла.

...Узнал я в ту светлую, хорошую ночь, как тяжко бывает одинокому человеку. Даже когда так прекрасно вокруг, и такая теплая, родная земля, и совсем не страшно на ней.

Я притаился.

Длинная, ниже колен, рубаха старика ослепительно белела под луной. Он шел медленно, вытирал широким рукавом глаза. Мне его было хорошо видно. Он сел неподалеку.

- Ничо... счас маленько уймусь... мирно побеседуем, - тихо говорил старик и все не мог унять слезы.- Третий день маюсь - не знаю, куда себя деть. Руки опустились... хошь што делай.

Помаленьку он успокоился.

- Шибко горько, Парасковья: пошто напоследок-то ничо не сказала? Обиду, што ль, затаила какую? Сказала бы - и то легше. А то-думай теперь...Охо-хо... - Помолчал. - Ну, обмыли тебя, нарядили - все, как у добрых людей. Кум Сергей гроб сколотил. Поплакали, Народу, правда, не шибко много было. Кутью варили. А положили тебя с краешку, возле Давыдовны. Место хорошее, сухое. Я и себе там приглядел. Не знаю вот, што теперь одному-то делать? Может, уж заколотить избенку да к Петьке уехать?..Опасно: он сам ничо бы, да бабенка-то у его... сама знаешь: и сказать не скажет, а кусок в горле застрянет. Вот беда-то!.. Чего посоветуешь?

Молчание.

Я струсил. Я ждал, вот-вот заговорит бабка Нечаиха своим ласковым, терпеливым голосом.

- Вот гадаю,- продолжал дед Нечай,- куда приткнуться? Прям хошь петлю накидывай. А это вчерашней ночью здремнул маленько, вижу: ты вроде идешь по ограде, яички в сите несешь. Я пригляделся, а это не яички, и цыпляты живые, маленькие ишо, И ты вроде начала их по одному исть. Ешь да ишо прихваливаешь... Страсть господня! Проснулся... Хотел тебя разбудить, а забыл, что тебя- нету. Парасковьюшка... язви тя в душу!..- Дед Нечай опять заплакал. Громко.

Меня мороз по коже продрал - завыл как-то, как-то застонал протяжно:
- Э-э-э... у-у... Ушла?.. А не подумала: куда я теперь? Хошь бы сказала: я бы доктора из города привез... вылечиваются люди. А то ни слова, ни полслова - вытянулась! Так и я сумею...- Нечай высморкался, вытер слезы, вздохнул.- Чижало там, Парасковьюшка? Охота, поди, сюда? Снишься-то. Снись хошь почаще... только нормально. А то цыпляты какие-то... черт те чего. А тут...- Нечай заговорил шепотом, я половину не расслышал, - Грешным делом хотел уж... А чего? Бывает, закапывают, я слыхал. Закопали бабу в Краюшкино... стонала. Выкопали... Эти две ночи ходил, слушал: вроде тихо. А то уж хотел... Сон, говорят, наваливается какой-то страшенный - и все думают, што помер человек, а он не помер, а - сонный...

Тут мне совсем жутко стало, Я ползком - да из огорода. Прибежал к деду своему, рассказал все. Дед оделся, и мы пошли с ним на зады.

- Он сам с собой или вроде как с ней разговаривает? – расспрашивал дед.
- С ей. Советуется, как теперь быть...
- Тронется ишо, козел старый. Правда пойдет выкопает. Может, пьяный?
- Нет, он пьяный поет и про бога рассказывает.- Я знал это.

Нечай, заслышав наши шаги, замолчал.

- Кто тут? - строго спросил дед.

Нечай долго не отвечал.

- Кто здесь, я спрашиваю?
- А чего тебе?
- Ты, Нечай?
- Но...

Мы подошли. Дедушка Нечай сидел, по-татарски скрестив ноги, смотрел снизу на нас - был очень недоволен.

- А ишо кто тут был?
- Иде?
- Тут... Я слышал, ты с кем-то разговаривал.
- Не твое дело.
- Я вот счас возьму палку хорошую и погоню домой, чтоб бежал и не оглядывался. Старый человек, а с ума сходишь... Не стыдно?
- Я говорю с ей и никому не мешаю,
- С кем говоришь? Нету ее, не с кем говорить! Помер человек - в земле.
- Она разговаривает со мной, я слышу,- упрямился Нечай.- И нечего нам мешать. Ходют тут, подслушивают...
- Ну-ка, пошли,- Дед легко поднял Нечая с земли.- Пойдем ко мне, у меня бутылка самогонки есть, счас выпьем - полегчает.

Дедушка Нечай не противился.

- Чижало, кум,- силов нету.

Он шел впереди, спотыкался и все вытирал рукавом слезы.

Я смотрел сзади на него, маленького, убитого горем, и тоже плакал - неслышно, чтоб дед подзатыльника не дал. Жалко было дедушку Нечая.

- А кому легко? - успокаивал дед.- Кому же легко родного человека в землю зарывать? Дак если бы все ложились с ими рядом от горя, што было бы? Мне уж теперь сколько раз надо бы ложиться? Терпи. Скрепись и терпи.

- Жалко.

- Конешно, жалко... кто говорит. Но вить ничем теперь не поможешь. Изведешься, и все. И сам ноги протянешь. Терпи.

- Вроде соображаю, а... запеклось вот здесь все - ничем не размочишь. Уж пробовал - пил: не берет.
- Возьмет. Петька-то чего не приехал? Ну, тем вроде далеко, а этот-то?..
- В командировку уехал. Ох, чижало, кум!.. Сроду не думал...

- Мы всегда так: живет человек - вроде так и надо. А помрет - жалко. Но с ума от горя сходить - это тоже... дурость.

Не было для меня в эту минуту ни ясной, тихой ночи, ни мыслей никаких, и радость непонятная, светлая умерла.
Горе маленького старика заслонило прекрасный мир. Только помню; все так же резко, горько пахло полынью.

Дед оставил Нечая у нас. Они легли ни полу, накрылись тулупом.

- Я тебе одну историю расскажу,- негромко стал рассказывать мой дед.- Ты вот не воевал - не знаешь, как там было... Там, брат... похуже дела были. Вот какая история: я санитаром служил, раненых в тыл отвозили. Едем раз. А студебеккер наш битком набитый. Стонают, просют потише... А шофер, Миколай Игринев, годок мне, и так уж старается поровней ехать, медлить шибко тоже нельзя: отступаем, Ну, подъезжаем к одному развилку, впереди легковуха. Офицер машет: стой, мол. А у нас приказ строго-настрого: не останавливаться, хоть сам черт с рогами останавливай. Оно правильно: там сколько ишо их, сердешных, лежат, ждут. Да хоть бы наступали, а то отступаем. Ну, проехали, Легковуха обгоняет нас, офицер поперек дороги - с наганом. Делать нечего, остановились. Оказалось, офицер у их чижалораненый, а им надо в другую сторону. Ну, мы с тем офицером, который наганом-то махал, кое-как втиснули в кузов раненого, Миколай в кабинке сидел: с им там тоже капитан был - совсем тоже плохой, почесть лежал; Миколай-то одной рукой придерживал его, другой рулил. Ну, уместились кое-как. А тот, какого подсадили-то, часует, бедный. Голова в крове, все позасохло. Подумал ишо тогда: не довезем. А парень молодой, лейтенант, только бриться, наверно, начал. Я голову его на коленки к себе взял - хоть поддержать маленько, да кого там!.. Доехали до госпиталя, стали снимать раненых... - Дед крякнул, помолчал. Закурил, - Миколай тоже стал помогать... Помогать... Подал я ему лейтенанта-то... "Все, говорю, кончился". А Миколай посмотрел на лейтенанта, в лицо-то... Кхэх...-

Опять молчание. Долго молчали.

- Неужто сын? - тихо спросил дед Нечай.

- Сын.

- Ох ты, господи!

- Кхм... - Мой дед швыркнул носом. Затянулся вчастую раз пять подряд.

- А потом-то што?

- Схоронили... Командир Миколаю отпуск на неделю домой дал. Ездил. А жене не сказал, што сына схоронил. Документы да ордена спрятал, пожил неделю и уехал.

- Пошто не сказал-то?

- Скажи!.. Так хоть какая-то надежа есть - без вести и без вести, а так... совсем. Не мог сказать. Сколько раз, говорит, хотел и не мог,

- Господи, господи,- опять вздохнул дед Нечай.- Сам-то хоть живой остался?

- Микола? Не знаю, нас раскидало потом по разным местам... Вот какая история. Сына! - легко сказать. Да молодого такого...

Старики замолчали.

В окна все лился и лился мертвый торжественный свет луны. Сияет!.. Радость ли, горе ли тут - сияет!

Другиня
Сообщения: 72
Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение Другиня »

Василий Шукшин

На кладбище
(отрывок)

Ах, славная, славная пора!.. Теплынь. Ясно. Июль месяц... Макушка
лета. Где-то робко ударили в колокол... И звук его -- медленный, чистый --
поплыл в ясной глубине и высоко умер. Но не грустно, нет.

...Есть за людьми, я заметил, одна странность: любят в такую вот милую
сердцу пору зайти на кладбище и посидеть час-другой. Не в дождь, не в хмарь,
а когда на земле вот так -- тепло и покойно. Как-то, наверно, объясняется
эта странность. Да и странность ли это? Лично меня влечет на кладбище вполне
определенное желание: я люблю там думать. Вольно и как-то неожиданно
думается среди этих холмиков. И еще: как бы там ни думал, а все -- как по
краю обрыва идешь: под ноги жутко глянуть. Мысль шарахается то вбок, то
вверх, то вниз, на два метра. Но кресты, как руки деревянные, растопырились
и стерегут свою тайну. Странно как раз другое: странно, что сюда доносятся
гудки автомобилей, голоса людей... Странно, что в каких-нибудь двухстах
метрах улица, и там продают газеты, вино, какой-нибудь амидопирин... Я один
раз слышал, как по улице проскакал конный наряд милиции -- вот уж
странно-то!

...Сидел я вот так на кладбище в большом городе, задумался. Задумался
и не услышал, как сзади подошли. Услышал голос:
-- Ты чего тут, сынок? Это моя могилка-то.

Оглянулся, стоит старушка, смотрит мирно.
-- Моя могилка-то, -- сказала она еще.

Я вскочил со скамеечки... Смутился чего-то.
-- Извините...

-- Да что же?.. Садись, -- она села на скамеечку и показала рядом с
собой. -- Садись, садись. Я думаю, может, ты перепутал могилки.

Я сел.

-- Сынок у меня тут, -- сказала она, глядя на ухоженную могилку. --
Сынок... Спит, -- она молча поплакала, молча же вытерла концом платка слезы,
вздохнула. Все это она проделала привычно, деловито... Видно, горе ее --
давнее, стало постоянным, и она привыкла с ним жить.

-- А ты чего? -- спросила старушка, повернувшись ко мне. -- Тоже есть
тут кто-нибудь?

-- Нет... я так. Зашел просто... Зашел отдохнуть.

Старушка с любопытством и более внимательно посмотрела на меня.

-- Тут рази отдыхают...
-- А что? -- я все боялся как-нибудь не так сказать, как-нибудь
неосторожно сказать. -- Тут-то и отдохнуть. Подумать.

-- Оно так, -- согласилась старушка. -- Только дума-то тут... вишь,
какая? Мне надо там лежать-то, мне, а не ему, -- она повернулась опять к
могилке. -- Мне надо лежать там, а он бы приходил да сидел тут -- мне бы и
спокойней было. Куда лучше! Только... не нам это решать дадено, вот беда.

-- Давно схоронили?
-- Давно. Семь лет уж.
-- Болел?

Старушка не ответила на это. Долго молчала, слегка покачивала головой
-- вверх-вниз. Когда я пригляделся потом, понял, что у нее это почти все
время -- покачивает головой.

-- Двадцать четыре годочка всего и пожил, -- сказала старушка покорно.
Еще помолчала. -- Только жить начинать, а он вот... завалился туда... А тут,
как хошь, так и живи, -- она опять поплакала, опять вытерла слезы и
вздохнула. И повернулась ко мне. -- Неладно живете, молодые, ох неладно, --
сказала она вдруг, глядя на меня ясными умытыми глазами. -- Вот расскажу
тебе одну историю, а ты уж как знаешь: хошь верь, хошь не верь. А все --
послушай да подумай, раз уж ты думать любишь. Никуда не торописся?
-- Нет.
-- Вот тут у нас, на Мочишшах... Ты здешный ли?
-- Нет.
-- А-а. У нас тут, на окраинке, место зовут -- Мочишши, там военный
городок, военные стоят. А там тоже есть кладбище, но оно старое, там теперь
не хоронют. Раньше хоронили. И вот стоял один солдат на посту... А дело
ночное, темное. Ну, стоит и стоит, его дело такое. Только вдруг слышит,
кто-то на кладбище плачет. По голосу -- женщина плачет. Да так горько
плачет, так жалко. Ну, он мог там, видно, позвонить куда-то, однако звонить
он не стал, а подождал другого, кто его сменяет-то, другого солдата. Ну-ка,
говорит, послушай: может, мне кажется? Тот послушал -- плачет. Ну, тогда
пошел тот, который сменился-то, разбудил командира. Так и так, мол, плачет
какая-то женщина на кладбище. Командир сам пришел на пост, сам послушал:
плачет. То затихнет, а то опять примется плакать. Тогда командир пошел в
казарму, разбудил солдат и говорит: так, мол, и так, на кладбище плачет
какая-то женщина, надо узнать, в чем дело -- чего она там плачет. На
кладбище давно никого не хоронют, подозрительно, мол... Кто хочет? Один
выискался: пойду, говорит. Дали ему оружию, на случай чего, и он пошел.
Приходит он на кладбище, плач затих... А темень, глаз коли. Он спрашивает:
есть тут кто-нибудь живой? Ему откликнулись из темноты: есть, мол. Подходит
женщина... Он ее, солдат-то, фонариком было осветил -- хотел разглядеть
получше. А она говорит: убери фонарик-то, убери. И оружию, говорит, зря с
собой взял. Солдатик оробел... "Ты плакала-то?" -- "Я плакала". "А чего ты
плачешь?" -- "А об вас, говорит, плачу, об молодом поколении. Я есть земная
божья мать и плачу об вашей непутевой жизни. Мне жалко вас. Вот иди и скажи
так, как я тебе сказала". "Да я же комсомолец! -- это солдатик-то ей. --
Кто же мне поверит, что я тебя видел? Да и я-то, -- говорит, -- не верю
тебе". А она вот так вот прикоснулась к ему, -- и старушка легонько
коснулась ладошкой моей спины, -- и говорит: "Пове-ерите". И -- пропала,
нету ее. Солдатик вернулся к своим и рассказывает, как было дело -- кого он
видал. Там его, знамо дело, обсмеяли. Как же!.. -- старушка сказала
последние слова с горечью. И помолчала обиженно. И еще сказала тихо и
горестно: -- Как же не обсмеют! Об-смею-ут. Вот. А когда солдатик зашел в
казарму-то -- на свет-то, -- на гимнастерке-то образ божьей матери. Вот
такой вот, -- старушка показала свою ладонь, ладошку. -- Да такой ясный,
такой ясный!..

Так это было неожиданно -- с образом-то -- и так она сильно, зримо
завершала свою историю, что встань она сейчас и уйди, я бы снял пиджак и
посмотрел -- нет ли и там чего. Но старушка сидела рядом и тихонько кивала
головой.
...........................................

Другиня
Сообщения: 72
Зарегистрирован: 23 апр 2010, 14:43
Вероисповедание: Православие
Цель пребывания на форуме: Хочу помогать горюющим

Re: Альманах "МЕМОРИАМ" для горюющих.

Сообщение Другиня »

Сила сочувствия. Рассказ-притча
(автор неизвестен)


Дни Фаустино проходили одинаково. С утра он обычно шел в больничный сад, усаживался возле раскидистого дерева на границе тени и света, и вынимал из своего мешочка с Драгоценностями портрет матери. Медленно, внимательно смотрел на него, нежно целовал и осторожно возвращал на место... Потом он доставал ручку от зонтика, рассматривал ее на свет, поворачивал под разными углами, подставляя под солнечные лучи, с восхищением наблюдая, как они преломляются и как изменяется цвет ручки. Так он проводил все время до обеда и был абсолютно счастлив. Фаустино любил свои драгоценности всей душой и не нуждался ни в чем другом. Это были странные и изумительные чувства: Фаустино, ручка от зонтика и фото матери.

Как-то раз в их отделение поместили пятнадцатилетнего мальчика по имени Луисито, он был умственно отсталым и не должен был находиться в отделении для тяжелых душевнобольных, однако, по распоряжению начальства, его приняли. Мать Луисито была серьезно больна и не могла ухаживать за сыном, именно поэтому подросток попал в больницу.

Находясь в отделении, Луисито не переставал плакать, тоскуя по дому и матери. Фаустино, несмотря на свою болезнь, не мог спокойно переносить страдания других. Он стал медленно приближаться к мальчику, пытаясь его успокоить, но Луисито не унимался. В один из таких моментов Фаустино открыл свой мешочек с Драгоценностями и показал мальчику свою ручку от зонтика, и вдвоем они стали рассматривать ее на свет, любуясь изменениями, происходящими на поверхности. Они так увлеклись, что под конец Луисито почти забрал из рук Фаустино драгоценную ручку, но тут Фаустино опомнился и быстро спрятал ручку в мешочек: у всего есть свои пределы.

Со временем они стали лучшими друзьями и проводили все дни вместе, рассматривая ручку от зонтика в преломлении солнечных лучей.

Потом, похоже, Луисито наскучило это занятие, и их отношения охладились, а вскоре они вообще забыли друг о друге.
Как-то раз родственники Луисито приехали проведать его в больницу и сообщили, что его мать умерла. Они уехали, оставив мальчика один на один со своим горем в отделении для душевнобольных. Луисито плакал и никак не мог успокоиться, одна из монахинь пыталась его утешить, но все было напрасно.

Фаустино, как и в первый раз, осторожно приблизился и спросил, что произошло.

«Он потерял свою мать», — ответила монашка. Фаустино замер, потом подошел к мальчику и обнял его. Повисло молчание. Вдруг Фаустино запустил руку в свой мешочек, вытащил ручку от зонтика и протянул ее Луисито в подарок. Луисито принял подарок и опять разразился слезами. Тогда Фаустино, с искаженным болью лицом, очень медленно снова открыл свой мешочек, так же медленно достал и вручил Луисито портрет своей матери...

Ответить

Вернуться в «Изба-читальня»