Куриный бульон, или о церковном поминовении самоубийц

Отец Николай Лагутин, исповедуя паству свою после всенощной, нет-нет, да и поглядывал на скамеечку за канунным столиком, где уединенно и как-то даже потаенно, сидела учительница русского языка и литературы в местной школе Зинаида Петровна Бодрова. Час прошел, другой пошел, исповедующихся становилось все меньше, а раба Божия Зинаида все сидела, сгорбившись, и в очередь на исповедь не становилась… «Господи, подай мне слова утешения для рабы Твоей горько страждущей Зинаиды! Вразуми мя, Господи!» – время от времени, отпуская очередного покаявшегося, молился священник. Только где же их взять-то, слова утешения для матери самоубийцы… А те, что и были, самим найденные или прочитанные в книгах, уж давно по два-три раза были ей сказаны. Несчастная мать!
Вот и последний исповедник, приложившись к Кресту и Евангелию, поклонившись отцу Николаю и поцеловав руку, отошел, а Зинаида так и не подошла к батюшке, но стояла теперь за колонной у выхода из храма. «Меня ждет…» – вздохнул о. Николай и пошел одеваться, чтобы идти домой.
Когда он подошел к дверям, Зинаида вышла из-за колонны и, глядя на него жалобными глазами болящего ребенка, сказала тихо:
– Батюшка… Мне бы поговорить с вами… Не откажите!
– Да когда ж я тебе отказывал, бедная моя? – вздохнул о. Николай. – Ну, пойдем, что ли, ко мне чай пить. Замерзла, поди?
– Не знаю… Мне теперь одинаково холодно всегда и везде.
Отец Николай, не зная пока что и сказать, скорбно покивал головой. Да уж, устроил Сергей Лагутин подарок матери к прошлому Рождеству… Вот уже и год прошел, а материнскому сердцу все не легче. Нет, совсем не легче! Ох, дурак, ох, и дурак Сережка, что наделал-то…
Священнический домик в ограде храма еще только собирались строить, да денег пока Господь не посылал, а потому жил отец Николай со своей попадьей у неженатого пока сына, на казенной его квартире. Сын его был заведующим хирургическим отделением недавно построенной районной больницы, и жилье ему дали неплохое, хватало места и отцу с матерью, и квартира была недалеко от храма, в минутах двадцати ходу. Дорогой отец Николай с Зинаидой не разговаривали, не получалось разговору, потому как идти приходилось гуськом по тропке, протоптанной по заваленному снегом тротуару.
Отряхнув снег у входа, вошли в парадную, поднялись на второй этаж. На звук отпираемой двери в прихожую вышла матушка.
– Здравствуйте, Зинаида Петровна, раздевайтесь, проходите! Что так поздно, отец, исповедников много было?
– Хватало… Олег дома, ужинал уже?
– Был дома. Но только сел ужинать, как позвонили из больницы: ЧП там у них какое-то в хирургическом, подхватился и побежал. Скоро ли вернется, не знаю. Ужинать будешь или его станешь ждать?
– Подожду. Мы пока с Зинаидой чайку попьем, если дашь, и поговорим.
– Сейчас приготовлю.
Зинаида разделась и села к столу. Молчала, ждала. Вскоре матушка принесла чай. Отец Николай прочел молитву, и Зинаида охватила руками чашку, но пить не стала: то ли руки грела, то ли разговор начать никак не решалась. Батюшка выпил первую чашку чая, налил вторую, и тогда спросил:
– Что у тебя, родная моя? О чем поговорить хотела-то?
Зинаида подняла на него больные свои глаза и попросила:
– Батюшка! Год уже прошел, так, может, теперь можно уже поминание на литургии по сыну заказать?
– Ох, милая ты моя! Сколько раз уж тебе говорено: нельзя поминать сыночка твоего непутевого в церковной молитве – только келейно! И уж тем более нельзя подавать на него на литургию. Что ж ты такая маловерующая и нетерпеливая-то?
– Да верую я, верую в Божью милость, батюшка, потому и прошу! Только вот несправедливо же: всех скончавшихся поминают, а моего сына, кому молитва больше всех нужна, почему-то нельзя… А может, ему легче стало бы после церковной молитвы?
– Это тебе только кажется, Зинаида. Если Церковь за две тысячи лет не переменила мнение по этому поводу, так значит, как было, так и осталось: нельзя поминать самоубийц в Церкви. Опасно это, как для поминающих, так и для грешной души самоубийцы и даже для самой Церкви. Уговоришь ты или обманешь священника – греха не оберешься. И другим матерям самоубийц соблазн велик, втайне такое деяние не сохранишь.
– Да почему же неравенство такое, батюшка? – хоть и тихо, с глубоким надрывом спросила Зинаида. – Почему самым несчастным грешникам отказ? Несправедливо это!
– А это ты нетерпеливость свою проявляешь, Зинаида. Сказано же тебе, только в келейной молитве и делами милосердия надо спасать грешную душу самоубийцы. Я же тебе рассказывал про это и слова старцев наших приводил, и книгу давал читать «Как молиться за самоубийц»…
– Да читала я все, батюшка! И канон за самовольно скончавшихся не только сорок дней, а и сейчас читаю…
– Вот и продолжай читать! А про записочки на литургию, про годовые поминовения – забудь. Другое помни: тайком канон церковный о самоубийства нарушишь – великий грех на душу возьмешь, ибо такой грех сатане двери в душу открывает.
– Говорили вы про это, батюшка…
– И не раз говорил, и еще говорю! Смирись, мятежная душа! Сын накуролесил, так хоть ты ради него будь послушной дочерью Церкви. Тебе вся твоя оставшаяся жизнь на помощь сыну дана, куда ты торопишься-то? У Бога мертвых душ нет, Господь Бог не Чичиков какой-нибудь: у него живы все, даже и те, кто в аду. И любит Он их, и заботится о них. Кто может знать, не помилует ли Господь сына твоего за твои молитвы по окончании твоей жизни или на Страшном суде? Терпи, надейся, верь и жди. А не пытайся по своей воле церковные каноны обойти. Нельзя это, милая моя. Своеволие это и неверие.
– Да я же как раз и верю в силу церковного поминания, батюшка! Только вот не могу понять, почему мой сын недостоин его? Я бы, кажется, любые деньги отдала за такое поминание…
– Так ты хочешь, мать моя, добиться для твоего сына исключения из церковных правил и канонов? Так что ли?
– Ну, в общем, строго говоря, так и есть. Жалко ведь мне сына!
– И мне Сережку твоего жалко. И Церкви его жаль. А уж Богу-то как его, дурака, жалко! Но закон обойти нельзя, закон этот для всей Церкви установлен и установлен не зря, а для спасения наших душ. Это как правила уличного движения: если показано, что объезда нет, а есть опасность для транспорта, так и не пытайся объехать – в ДТП попадешь. Вот и ты не пытайся объехать церковные каноны, а следуй им со смирением и жди Божьей милости. И даже не думай даже ею манипулировать! Поняла?
– Умом-то я понимаю, а сердцем – нет. Сердце мое кричит и плачет, и негодует, батюшка!
– Бедная ты моя, бедная…
Тут вдруг раздался долгий и нетерпеливый звонок. Матушка поспешила к двери. Вошел батюшкин сын, доктор Лагутин Олег Николаевич.
– Простите, что звоню – ключи забыл взять впопыхах…
– Что у тебя, сынок? – спросила матушка. – Плохо, я вижу?
– Хуже не бывает. Угробили парня.
– О, Господи! – матушка перекрестилась.
– Как звали-то? – спросил батюшка.
– Твой тезка, отец… Мам, я ужинать не стану, налей мне чайку, пожалуйста.
Отец Николай помолился за новопреставленного тезку.
– А кто, новопреставленный-то, мы его знаем? – спросила матушка.
– Знаете. Николай Никитин, сын продавщицы из продмага.
– Бедная Любочка! Единственный сын, без отца вырастила…
– Любочка ваша не бедная, а вредная. Вот она-то сына и угробила! – сердито сказал доктор.
– Да как же это может быть-то, чтобы мать сына погубила, что ты такое говоришь, сынок? – испугалась матушка.
Олег Николаевич отхлебнул чая и сверкнул глазами на мать:
– По дурьей материнской любви погубила. А какая была операция сложная проделана, а какие надежды у нас были!
– А что случилось-то, расскажи, сын, – попросил отец Николай. – Облегчи душу.
– Расскажу. У парня живот заболел, непроходимость кишечника. Сделали колоноскопию и обнаружили рак. МРТ показала еще и метастазы в печени. Подготовили – и на стол. Половину толстого кишечника удалили, метастаз из печени попутно убрали, удачно был расположен. Перспективы были хорошие: если и не излечили бы, так пожил бы еще год-другой. Положили его в послеоперационную палату, лежит он под капельницами, уже и в себя пришел. Тут мать пришла его навестить. Я сам с ней говорил, рассказал о предполагаемом ходе лечения, о строжайшей диете, которую придется соблюдать несколько месяцев после сложной операции на кишечнике и печени, ничего не забыл. Сказал и то, что сутки-другие он будет питаться только через капельницу. И что же делает любящая мамаша? Она бежит домой, покупает курицу, готовит ему крепчайший бульон, проносит его тайком в термосе и заставляет сына выпить его весь до капли! Пол литра горячего бульона! Да еще просит врачам ничего не говорить. Швы от горячего бульона расходятся, содержимое кишечника изливается в полость – и мгновенно развивается перитонит. Я еще успел застать парня в сознании, он рассказал и про адские боли в животе и про бульончик, которым они вызваны. Вскрыли снова брюшную полость, но уже было поздно – на столе он и скончался. Вот что нетерпеливая материнская любовь наделала!
Все, потрясенные, молча допили чай. Зинаида Петровна поблагодарила матушку за чай и засобиралась восвояси
– Пойду-ка я провожу тебя, Зинаида, – сказал отец Николай.
Пройдя в молчании минут пять, батюшка остановился.
– Ну, вот тебе, мать моя, и притча на тему. Хорошая и полезная штука для больных куриный бульон, а не всякому больному он на пользу. Иному питание по капельке показано, а залей в него горячий бульон – погубишь. Вот так и Сереженьке твоему: тихие келейные материнские молитвы твои на великую пользу, а запрещенное поминание за литургией – во столь же великий вред. Поняла?
– Поняла, батюшка. Пойду домой молиться…
– С Богом, родная!
И они захрустели по снежку каждый в свою сторону, думая об одном.