Какие еще нужны доказательства бессмертия? Но чтобы разительнее подействовать на обуявшие неверием сердца, Бог посылает иногда людей с того света возвестить живущим здесь о загробной их судьбе.
1. «В ночь с 28 на 29 сентября снилось мне, — передает граф М.В. Толстой, — будто стою я у себя в зале и слышу — из гостиной раздаются голоса детей. Смотрю, проходят мимо меня в залу разные дети и между ними Володя, наш недавно умерший сын. Я с радостью кинулся к нему, он улыбается мне своей прежней ангельской улыбкой. Я протянул к нему руки — Володя, это ты? Он кинулся мне на шею и крепко, крепко обнял меня.
— Где ты, моя радость, ты у Бога? — Нет, я еще не у Бога, я скоро буду у Бога. — Хорошо ли тебе? — Хорошо, лучше, чем у вас. А у вас я часто бываю, все около вас. Я все почти один, только Мария Магдалина со мною бывает. Иногда мне делается скучно. — Когда тебе скучно? — Особенно когда плачут обо мне. А меня утешает, когда обо мне молятся, когда дают бедным за меня. Я все молюсь, молюсь за мамашу, за вас, за братьев, за Пашу (сестру), за всех, кто меня любит. Милую мою мамашу обнимите за меня, вот так, крепко. — Ты с ней повидался бы, моя радость. — И повидаюсь, непременно повидаюсь. — Когда же? — Когда плакать перестанет.
Тут послышался голос моей жены из коридора, я обернулся к ней, потом взглянул назад — его уже нет.
Я проснулся с усиленным биением сердца, в таком волнении, что не мог удержаться от громких рыданий, которыми разбудил жену свою. В ту же минуту я набросал на бумагу виденное во сне слово в слово так, как было (М. Погодин. «Простая речь о мудреных вещах»).
2. В «Могилевских Епархиальных Ведомостях» помещен следующий случай из жизни митрополита Платона. «В моей жизни, — говорит преосвященный, — есть один случай, при котором я видел тень другого человека, да притом так живо и отчетливо, как вас вижу теперь, обращаясь к своим слушателям. Это было в 30-х годах, когда я состоял инспектором С-Петербургской Духовной Академии. У нас был в числе других студентов Иван Крылов, из орловской семинарии, известный мне, когда я был там наставником. Учился он недурно, был хорошего поведения, благообразного вида. Раз он приходит ко мне и просит, чтобы я позволил ему отправиться в больницу. Я думаю себе: верно, он истощал, пусть там покормят его получше, и он поправится. А может быть, и курсовое сочинение там напишет. Проходит несколько времени, я о нем ничего не слышу, доктор ничего не говорит. Но вот, однажды, лежу я на диване и читаю книгу, смотрю — стоит Крылов и прямо смотрит на меня. Лицо его вижу так ясно, вот как вас, но тело его было как бы в тумане или облаке. Я взглянул на него. Он… Меня передернуло. Призрак точно понесся к окну и скрылся. Я еще раздумывал, что бы это значило, — слышу стук в мою дверь, входит больничный сторож и говорит мне: «Студент Крылов Богу душу отдал».
— Давно ли? — спросил я в изумлении.
— Да вот минут пять, я только собрался к вам.
«Вот извольте разгадать эту тайну», — сказал архипастырь, обращаясь ко всем присутствовавшим при рассказе. Все молчали. «Все это, — заключил владыка, — несомненно доказывает нам какую-то таинственную связь между нами и душами умерших» (Могилев. Епарх. Вед.,1883 г.).
3. Лорд Томас Эрскин рассказывает о следующем видении.
«Когда я был молодым человеком, мне случилось на некоторое время отлучиться из Шотландии. Вдень моего возвращения в Эдинбург, утром, спускаясь из книжного магазина, я встретил старого дворецкого нашего семейства. Я нашел в его наружности сильную перемену: он был бледен, худ и мрачен.
— А, старина, ты зачем сюда?
— Чтобы встретить вашу милость, — отвечал он, — и просить вашего заступничества перед милордом: наш управляющий обсчитал меня при последнем расчете.
Пораженный его видом и тоном, я велел ему следовать за собою в магазин книгопродавца, куда и вошел обратно; но когда я обернулся, чтобы заговорить со стариком, его уже не было. Я вспомнил дом и квартиру, где он жил, и потому отправился к нему. Но каково же было мое удивление, когда я вошел в квартиру его и увидел жену его в трауре. «Муж мой умер, — говорила она, — уже несколько месяцев тому назад. Перед смертью он сказал мне, что наш управитель обсчитал его, но вы, верно, поможете сыскать следуемые деньги». Я обещал это сделать и скорее, по моему настоянию, недоплаченная сумма была вручена вдове (Спорн. обл. между двумя мирами, Р. Д. Оуэн).
4. В конце прошлого столетия помещик 3., человек еще не старый, обремененный многочисленным семейством и имевший при этом довольно ограниченное состояние, служил для семьи своей единственной опорой.
Однажды 3. серьезно заболел и, видимо, начал приближаться к смерти, врачи отказались лечить его. Убитая горем жена оплакивала больного мужа, как умершего, представляя свое безвыходное положение с кучею малолетних детей. Видя все это, безнадежный больной начал мысленно просить Бога продлить ему жизнь, пока он пристроит своих старших сыновей и, таким образом, оставит на их попечение свою семью. После этой молитвы он уснул и проспал довольно долго. Проснувшись, немедленно зовет к себе жену и радостно сообщает ей, что видел во сне архипастыря белгородского Иосифа Горленко, которого помнил еще в живых. Архипастырь в сонном видении сказал ему, что по Милосердию Божию, ради невинных малюток, дается ему еще двадцать лет жизни. Но через 20 лет, ровно в этот день, Господь призовет его к себе.
Рассказав свое сновидение, больной попросил жену все это со слов его записать в молитвенник, что и было исполнено, и безнадежный дотоле больной 3. начал, к удивлению семьи и лечивших его врачей, быстро поправляться и вскоре совсем выздоровел.
Ровно через 20 лет, в назначенный день, 3. почил вечным сном на руках своих сыновей и дочерей, уже пристроенных и обеспеченных, с благодарной молитвой на устах.
Молитвенник его с записью доселе хранится у его потомков, как фамильная редкость («Душеполезн. чтен.»,1868 г., ч. 1-3).
5. В одном приходе, по случаю смерти священника, место было занято другим. Вновь поступивший на место умершего через несколько дней помер, вместо его поступил другой, но и сей тоже через несколько дней помер. Таким образом, приход в самое короткое время лишился трех священников.
Два эти события устранили кандидатов священства, почему означенный приход оставался немалое время вакантным. Духовное начальство само назначило кандидата на это место. Поступивший священник, войдя в первый раз во храм и затем в алтарь, увидел здесь, в стороне от св. престола, незнакомого священника в полном священническом облачении, но скованного по рукам и ногам тяжелыми железными цепями. Новый служитель алтаря не потерял присутствия духа: он начал обычное священнодействие с проскомидии, а по прочтении 3-го и 6-го часов совершил и всю Божественную литургию, нисколько не стесняясь присутствием постороннего, загадочного лица, которое, по окончании службы, стало невидимо. Теперь новый пастор понял, что виденный им скованный священник есть обитатель загробного мира. Не понимал он только причины его явления, но это скоро объяснилось. Скованный священник, в продолжение всей службы, не вымолвил ни слова и только время от, времени приподнимал скованные цепями руки и указывал ими на одно место помоста в алтаре. То же самое повторилось и в следующую службу, во время которой, при входе в алтарь, священник обратил особое внимание на то место, на которое, как и прежде, указывало привидение. Всматриваясь пристально в ту сторону, священник заметил лежавший там на полу у стены ветхий небольшой мешок. Он поднял этот мешок, развязал его и нашел в нем немалое число записок с именами умерших и живых лиц, какие обыкновенно подают служащему священнику для поминовения на проскомидии об упокоении душ, отошедших в вечность, и о здравии и спасении живых.
Теперь священник понял, что записки эти при жизни стоявшего тут окованного собрата его, бывшего прежде настоятелем этой же церкви, вероятно, остались непрочтенными им во время совершавшихся им Божественных литургий. Посему, начавши службу, он начал поминать на проскомидии имена живых и умерших, означенных в записках найденного им мешка, и лишь только он кончил чтение их, как тяжелые железные цепи, коими окован был загробный узник, в одно мгновение с шумом спали с рук и ног его и рухнули оземь; а сам он, сделавшись свободным от уз, подошел к служащему священнику и, не говоря ни, слова, поклонился ему в ноги до лица земли. Затем, вдруг, ни его, ни железных оков не стало видно. После сего существо загробное не являлось уже более во время божественных служб («Странник»,1867 г., март, стр. 125).
6. Дочь сенатора Резанова, Анна Дмитриевна, вскоре после смерти своей матери, увидела ее во сне; умершая сказала ей: «Долго ли тебе, друг мой, плакать обо мне? Утешься: 15 апреля мы соединимся навсегда». Анна Дмитриевна рассказала этот сон своим родным и друзьям, а они уверили ее, что этот сон — пустая греза, и в июле она вышла замуж. Но наступило 15 апреля1822 г., день, когда у нее благополучно родилась дочь. Помня слово матери, А. Дм. накануне 15 апреля исповедалась и приобщилась, а 15 апреля благословила новорожденную дочь свою и сказала: «Не мне тебя воспитывать», и вечером того же дня скончалась («Душеполезное чтение»,1862 г., апр. кн., 463-468).
7. В первых числах сентября1848 г. отец протоиерей Е-в увидел во сне знакомого ему умершего священника Посельского, который сказал ему: «Напиши твоей знакомой, графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской, чтобы она приготовилась к смерти». Но протоиерей не поверил сну и не написал графине. Спустя неделю опять приснился ему тот же священник и повторил ему то же самое. Но протоиерей и на этот раз не решился писать. Наконец, умерший еще раз приснился, сделал ему выговор за неисполнение и прибавил: если ты пропустишь хотя одну почту и не напишешь ей, то твое известие уже не застанет ее в живых, и Бог взыщет с тебя. Протоиерей проснулся, подумал, опять заснул, и вот — новый сон: он — как будто на кладбище, в том краю, где жила графиня, а графиня в толпе народа просит у какого-то старичка денег; но тот отказал, а протоиерей дал ей столько денег, сколько было нужно, и после того увидел на том же кладбище небольшую комнату графини. Пробудившись от сна, он сразу же написал графине письмо и советовал ей каждый час быть готовою к смерти. Она показала это письмо своему духовнику и в тот же день исповедалась, а на другой день приобщилась Св. Тайн и вскоре после приобщения в тот же день внезапно скончалась, 6 октября1848 г. («Душеп. чт.»,1862 г., февр. кн., 242-245).
На этом месте нашего общего с читателем пути, полагаю, нелишне будет осмотреться и привести в ясность, чего до сих пор успели мы достигнуть. Читатель, может быть, допустит, что у нас, действительно, установлена теперь на достаточно твердых основаниях возможность появления в некоторых случаях (через посредство ли колокольчиков, или иным путем) разных шумов, которые мы можем логически приписать только Сверхмировым или спиритуальным причинам; но чего же, спросит он, достигаем мы этим доказательством? Он вправе далее заметить, что доказательства загробной жизни должны бы, по существу дела, иметь характер торжественный и внушать благоговение, а не выражаться в таких пустяках и шалостях, как звон колокольчиков или удары в стену.
Можно бы ответить на это одним общим соображением. Между явлениями окружающей нас природы, как бы низко иные из них ни ставил человек, нет ничего мелкого и ничтожного в глазах Того,
Кто с высоты Своей державной мощи,
Как Бог всего, что только есть — живого
И не живого, смотрит равным оком
На все творенье… Падает ли с ветки
Подстреленная птица, — иль герой,
Сраженный в битве, испускает дух;
Один ли атом гибнет, или с ним
Кончается система; исчезает
С лица воды набухши пузырек,
Иль рушится внезапно в прах и пепел
Прекрасная планета… все равно!
Но, минуя эту великую истину, спрошу вас: есть ли что-нибудь торжественное или внушающее благоговение для обыкновенного ума, например, в падении яблока с дерева, его вскормившего? Ребенок видит падение и бьет в ладошки; простой крестьянин принимает его за признак, что плодовый сад начинает дозревать, но Ньютона оно наводит на след закона, управляющего движением планет и действующего в большей половине всех естественных явлений, какие встречаются в мире.
На вопрос, чего достигаем мы установлением таких фактов, отвечу замечанием Соути. Во второй книге «Жизнь Уэсли», говоря о подобных же беспокойствах в пасторском доме Самуэля Уэсли и о том, какую добрую цель можно предполагать в подобных явлениях, он основательно замечает: хорошо уже будет и то, если «констатированная истинность одной такой истории, как бы мелочна и бесцельна ни была сама история в других отношениях», заставит порой задуматься кого-нибудь из этих несчастных скептиков, не видящих ничего за узким кругом своего земного существования, и приведет его к вере в бессмертную жизнь.
Мы ступим ещё на шаг далее. Между миром, в котором мы теперь живем, и тем, в который переходим по смерти, нет верного, постоянного сообщения: только по временам, очень редко, обитатели одного мира замечают жителей другого. Мы представляемся бессмертным, вероятно, чем-нибудь вроде привидений, так же точно, как и они нам — в те минуты, когда посещают землю. Но если кто когда-нибудь истинно любил и допускает будущую жизнь, для того не может быть сомнения, что лучшие из существ, отошедших с земли и оставивших здесь своих друзей и родных, некоторое время еще ищут их близости и сочувствуют им. Мы видим множество примеров тому, даже на этих страницах, что часто они горячо желают убедить нас, убедить до полной несомненности, — в своем продолжающемся бытии, своем благополучии и в своей не умирающей любви. Примеры свидетельствуют, что они очень усиленно добиваются общения с нами, иногда по чувству любви, иногда и по другим побуждениям; но достигают до нас только с большим трудом. И эти трудности поставлены между нами и ими, конечно, не без мудрой цели: потому что, если бы духовные сношения были так же просты, как мирские связи, кто же согласился бы еще жить и томиться в этом смутном и трудном мире?
К ним приходит по временам желание посетить нас. Но, являясь из своего духовного мира, в своем духовном образе, незримом для наших глаз и безмолвном для нашего слуха, как обнаружить им перед нами свое присутствие? Как привлечь им на себя наше внимание?
Что делает путник, подходящий в глухую ночь к дверям запертого дома, если хочет проникнуть к живущим в нем, — хочет заявить им о своем присутствии? Не достигает ли он своей цели стуком или звоном.
Почему не допустить, что слова Писания читаются и на том свете, что они и там тоже находят себе применение? И почему бы бессмертная любовь, тоскующая по земному, не могла следовать этим словам Христа: «Ищите и найдете; стучите и отворится вам!»
Жители дома, в который просится путник, не видя никого во мраке, могут сначала его стук или звон оставлять без внимания, — и путник на тот раз, пожалуй, и отойдет, обманувшись в ожиданиях. Так это и могло быть в случаях, подобных рассказанному выше. Во многих, пожалуй, и во всех таких случаях, какой-нибудь дух искал, быть может, сообщения с землею (Роберт Дэль-Оуэн. «Спорная область между двумя мирами», СПб. 1881 г. С. 51—67).
8. В Данковском уезде Рязанской губернии проживала в собственном поместье помещица Муромцева, урожденная графиня Т-тая, живущая и по настоящее время в Данковском уезде. У графини было два родных брата, оба военные и оба участники славной Крымской кампании. На первых же порах военных действий в Севастополе один из братьев был или убит в начале кампании, или, заболев опасно, умер в госпитале; другой брат находился постоянно в Севастополе. Таинственное явление, о котором я хочу сказать, случилось в первый день Св. Пасхи и произошло при следующих обстоятельствах: г-жа Муромцева, возвратясь утром из церкви и чувствуя утомление, пожелала, отдохнуть. Едва она улеглась в постель, как услышала совершенно ясно и отчетливо чьи-то шаги, которые явно направлялись к ее кровати, закрытой пологом. Вот кто-то остановился и вдруг открыл полог; она взглянула и остолбенела от ужаса: перед нею стоял умерший брат, который сказал ей: «Христос воскресе, сестра, поздравляю тебя с праздником! Я пришел сказать тебе что наш брат сегодня убит в Севастополе!» Сказав эти слова, призрак такими же шагами вышел из спальни. Все это длилось несколько мгновений, и вот, когда призрак брата скрылся, графиня, дрожа всем телом, разразилась истерическим плачем. На крик и рыдания ее тотчас же явилась прислуга и приняла немедленно все меры, чтобы успокоить барыню. Придя в себя, графиня рассказала о случившемся с нею. История эта вскоре сделалась известна всему населению города Данкова и Данковекого уезда и дошла до местных властей. Исправником тогда в Данковском уезде был полковник Никанор Петрович Белокопытов, ныне почтеннейший старец, проживавший в отставке в городе Боровске Калужской губернии. Он и его жена неоднократно рассказывали это таинственное происшествие, случившееся почти на их глазах и замечательное тем, что, спустя несколько дней после описанного происшествия, графиня получила известие, что в ночь под Светлое Христово Воскресение, в то именно самое время, когда к ней являлся призрак, второй ее брат, действительно, был убит во время предпринятой тогда им, вместе с другими офицерами, вылазки против неприятеля (из «Петерб. листка», сн. «Ребус»,1884 г., № 25);
9. Один наш знакомый, человек с высшим образованием, заслуживающий полного доверия, А Н. С-ин, рассказал нам следующий случай из своей жизни.
«Несколько лет тому назад, — говорил он, — полюбил я одну девушку, с которой имел намерение вступить в законный брак, и уже был назначен день нашей свадьбы. Но за несколько дней до брака невеста моя простудилась, получила скоротечную чахотку и через три-четыре месяца умерла. Как ни велик был для меня удар, но время свое взяло — я забыл о невесте или, по крайней мере, не скорбел о ней уже так, как в первое время после ее смерти. Случилось мне однажды по делам службы проезжать через один город нашей Я-ской губернии, где были у меня родные, у которых я и остановился на одни сутки. На ночь мне отвели отдельную комнату. При мне была собака, умная и преданная. Ночь была, как теперь помню, лунная, хоть читай. Только что я было начал засыпать, как слышу, моя собака начинает ворчать. Зная, что она никогда напрасно не ворчит, я подумал, что, вероятно, в комнате нечаянно заперли кошку или пробежала мышь. Я приподнялся с постели, но ничего не заметил, собака же сильнее и сильнее ворчала, видимо, чего-то пугалась; смотрю — а у ней шерсть дыбом стоит. Начал было успокаивать ее, но собака более и более пугалась. Вместе с собакою безотчетно я испугался чего-то, хотя от природы не был трусом, да так испугался, что на голове моей волосы дыбом стали. Замечательно, испуг мой усиливался по мере испуга моей собаки и дошел до такой степени, что кажется, еще одна минута, я, наверное, лишился, бы чувств. Но собака моя стала утихать, а вместе с нею и я стал успокаиваться и в то же время начал как бы ощущать чье-то присутствие и ожидать появления, сам не зная какого. Когда совершенно успокоился, вдруг ко мне подходит моя невеста и, целуя меня, говорит: «Здравствуй А. Н.! Ты не веришь, что за гробом есть жизнь, вот я явилась тебе, смотри на меня, видишь — я жива, даже целую тебя. Верь же, мой друг, что со смертью не прекращается жизнь человека». При этом она указала мне, что прочитать из Священного Писания о загробной жизни и из других разных духовных сочинений. Она сообщила мне еще нечто, о чем запретила рассказывать другим. Когда я встал на другой день, то увидел себя совершенно поседевшим за одну ночь, так что мои родные испугались, когда увидели меня за утренним чаем. Я должен при этом сознаться, — продолжал наш знакомый, — что до сего случая я ни во что не верил — ни в Бога, ни в бессмертие души, ни в загробную жизнь; несколько лет не ходил в церковь, оставаясь без исповеди и св. причастия, смеялся над всем священным; посты, праздники и священные обряды православной церкви для меня не существовали. Но теперь, по милости Божией, я сделался опять христианином, человеком верующим, и не знаю, как благодарить Господа, что он исторг меня из бездны пагубных заблуждений.
Мы прибавим от себя, что А. Н. С-ин в настоящее время, состоя мировым судьею в одном из уездных городов северо-западного края, до того набожен, что, кажется, не было случая, когда бы он пропустил службу Божию («Из загробн. мира», свящ. Д. Булгаков).
10. «В 1871 году состоявший в певческом хоре А Я., прожив не более 24 лет, — рассказывает ярославский архиепископ Нил, — умер от эпидемической холеры. Через десять дней после смерти, именно утром 16 июля, явился он мне во сне. На нем был знакомый мне сюртук, только удлиненный до пят. В момент явления я сидел у стола гостиной своей, а он вошел из залы довольно скорым шагом, как это и всегда бывало, показав знаки уважения ко мне, приблизился к столу и, не сказав ни слова, начал высыпать на стол из-под жилета медные деньги с малой примесью серебра.
С изумлением спросил я: «Что это значит?» Он отвечал: «На уплату долга».
Это меня очень поразило, и я неоднократно повторил: «Нет, нет, не нужны твои деньги, сам заплачу твой долг».
При сих словах Я. с осторожностью сказал мне: «Говорите потише, чтобы не слыхали другие». На выраженную же мою готовность уплатить за него долг, он не возражал, а деньги не замедлил сгрести рукою со стола. Но куда положил он их, не удалось мне заметить, а, кажется, тут же они исчезли.
Затем, встав со стула, я обратился к Я. с вопросом: «Где находишься ты, отшедши от нас?»
— Как бы в заключенном замке.
— Имеете ли вы какое-либо сближение с ангелами?
— Для ангелов мы чужды.
— А к Богу имеете ли какое отношение?
— Об этом после когда-нибудь скажу.
— Не в одном ли месте с тобою Миша?
— Не в одном.
— Кто же с тобою?
— Всякий сброд.
— Имеете ли вы какое развлечение?
— Никакого. У нас даже звуки не слышатся никогда; ибо духи не говорят между собою.
— А пища какая-либо есть у духов?
— Ни-ни…
Звуки эти произнесены были с явным неудовольствием и, конечно, по причине неуместности вопроса.
— Ты же как чувствуешь себя?
— Я тоскую.
— Чем же этому помочь?
— Молитесь за меня, вот доныне не совершаются обо мне заупокойные литургии.
При сих словах душа моя возмутилась, и я стал перед покойником извиняться, что не заказал сорокоуста, но что непременно это сделаю. Последние слова, видимо, успокоили собеседника.
Засим он просил благословения, чтобы идти в путь свой. При этом я спросил его: «Нужно ли испрашивать у кого-либо дозволения на отлучку?» Ответ заключался только в одном слове: да. И слово это было произнесено протяжно, уныло и как бы по принуждению.
Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его. Вышел он от меня дверью, обращенной к Тутовой горе, на которой покоится прах его («Душеп, размышления» 1880-1881 г.).
11. А вот случай, бывший недавно в Париже. Однажды утром к священнику явилась дама и просила его отправиться вместе с нею в приготовленной карете для напутствования святыми тайнами умирающего ее сына. Взяв запасные дары и все нужное для приобщения, священник в сопровождении дамы скоро прибыл в указанный дом. Но когда он поднимался в квартиру, дама незаметно скрылась. На звонок священника вышел молодой офицер, цветущего здоровья.
— Что вам угодно, батюшка? — спросил он вошедшего пастыря.
— Меня пригласила сюда какая-то дама к умирающему ее сыну, чтобы исповедать и приобщить его, — ответил священник.
— Тут явное недоразумение, — возразил офицер, — я один живу в этой квартире и не посылал за вами, я вполне здоров.
Собеседники между тем вошли в гостиную. Висевший над диваном большой портрет пожилой женщины невольно привлек внимание священника, и он сказал:
— Да вот эта самая дама была у меня, одна и указала мне вашу квартиру.
— Помилуйте, — ответил хозяин, — это портрет моей матери, умершей 20 лет тому назад.
Пораженный таким обстоятельством, офицер выразил желание исповедаться и приобщиться, и на другой день скончался от разрыва сердца («Из области таинственного» свящ. Д. Булгаковского, изд.1895 г.).
12. Из воспоминаний В. И. Панаева.
Осенью 1796 года тяжкая болезнь родителя вызвала отца моего в Туринск. Он поспешил к нему вместе со своею супругою, нежно им любимою, и почти со всеми детьми, и имел горестное утешение лично отдать отцу последний долг; но через несколько дней (26 октября) на возвратном пути из Сибири скончался от желчной горячки в Ирбите, где и погребен у соборной церкви.
Супружеский союз моих родителей был примерный; они жили, как говорится, душа в душу. Мать моя, и без того огорченная недавнею потерею, лишившись теперь неожиданно нежно любимого супруга, оставшись с восемью малолетними детьми, из которых старшему было 13 лет, а младшему один только год, впала с совершенное отчаяние, слегла в постель, не принимая никакой пищи, и только изредка просила пить. Жены ирбитских чиновников, видя ее в таком положении, учредили между собою дежурство и не оставляли ее ни днем, ни ночью. Так проходило уже 13 дней, как в последний из них, около полуночи, одна из дежурных барынь, сидевшая на постланной для нее на полу перине и вязавшая чулок (другая спала подле нее), приказала горничной запереть все двери, начиная с передней, и ложиться спать в комнате перед спальнею, прямо против незатворенных дверей, для того, чтобы, в случае надобности, можно было ее позвать скорее. Горничная исполнила приказание: затворила и защелкнула все двери, но только что, постлав на полу постель свою, хотела прикрыться одеялом, как звук отворившейся двери в третьей комнате остановил ее; опершись на локоть, она стала прислушиваться. Через несколько минут такой же звук раздался во второй комнате и при ночной тишине достиг до слуха барыни, сидевшей на полу в спальне; она оставила чулок и тоже стала внимательно прислушиваться. Наконец, щелкнула и последняя дверь, ведущая в комнату, где находилась горничная… И что же? Входит недавно умерший отец мой, медленно шаркая ногами, с поникшей головою и стонами, в том же жилете и туфлях, в которых скончался. Дежурная барыня, услышав знакомые ей шаги и стоны, потому что находилась при отце моем в последние два дня его болезни, поспешила, не подымаясь с пола, достать и задернуть откинутый для воздуха полог кровати моей матери, которая не спала и лежала лицом к двери, — но, объятая ужасом, не успела. Между тем, он вошел с теми же болезненными стонами, с тою же поникшею головою, бледный, как полотно, и, не обращая ни на кого внимания, сел на стул, стоявший подле двери, в ногах кровати. Мать моя, не заслоненная пологом, в ту же минуту его увидела, но от радости, забыв совершенно, что он скончался, воображая его только больным с живостью спросила: что тебе надобно, друг мой? и спустила уже ноги, чтобы идти к нему, как неожиданный ответ его: подай мне лучше нож — ответ, совершенно противный известному образу его мыслей, его высокому религиозному чувству, остановил ее и привел в смущение. Видение встало и, по-прежнему не взглянув ни на кого, медленными шагами удалилось тем же путем. Придя в себя от оцепенения, дежурившая барыня разбудила свою подругу, и вместе с нею и горничною пошли осматривать двери: все они оказались отворенными!
Событие непостижимое, необъяснимое, а для людей, сомневающихся во всем сверхъестественном, и невероятное; но ведь оно подтверждается свидетельством трех лиц! Если б видение представилось только одной матери моей, то, пожалуй, можно бы назвать его следствием расстроенного воображения женщины больной и огорченной, все помышления которой сосредоточены были на понесенной ею потере. Здесь, напротив были еще две сторонние женщины, не имевшие подобного настроения, находившиеся в двух разных комнатах, но видевшие и слышавшие одно и то же. Смиримся пред явлениями духовного мира, пока недоступными исследованиям ума человеческого и, по-видимому, совершенно противными законам природы, нам известным. А разве мы вполне их постигли? («Вести. Европы»1866 г., сент.).
13. Видение Софии Александровны Аксаковой. Нижеследующий рассказ относится ко времени первого замужества моей покойной жены (сообщает А. Аксаков) и был написан ею, по моей просьбе в1872 г.; воспроизвожу его здесь дословно по ее рукописи. Когда в1873 г., будучи в Берне, мы познакомились с проф. Перти, который, как известно, специально изучал подобные явления, он очень заинтересовался этим рассказом; получив его от жены в немецком переводе, он поместил его в «Psyhische Studien» (1874 г., стр. 122 и 166) со своим примечанием, в котором поясняет, почему это видение не могло быть чисто субъективным; тут же помещено и мое, сколь мне кажется, довольно подходящее объяснение для таинственного «пергаментного свертка». Этот рассказ появился потом и на английском языке в журнале «Spiritualist»1874 г., т.; I, стр. 183, и книжке: «Spirits before our eyes»», изданной в Лондоне, в1879 г., Гаррисоном.
Это было в мае1855 г. Мне было девятнадцать лет. Я не имела тогда никакого понятия о спиритизме, даже этого слова никогда не слыхала. Воспитанная в правилах греческой православной церкви, я не знала никаких предрассудков и никогда не была склонна к мистицизму или мечтательности. Мы жили тогда в городе Романове-Борисоглебске Ярославской губернии. Золовка моя, теперь вдова по второму браку, полковница Варвара Ивановна Тихонова, а в то время бывшая замужем за доктором А.Ф. Зенгиреевым, жила с мужем своим в городе Раненбурге Рязанской губернии, где он служил. По случаю весеннего половодья всякая корреспонденция была сильно затруднена и мы долгое время не получали писем от золовки моей, Что, однако ж, нимало не тревожило нас, так как было отнесено к вышеозначенной причине.
Вечером, с 12 на 13 мая, я помолилась Богу, простилась с девочкой своей (ей было тогда около полугода от роду, и кроватка ее стояла в моей комнате, в четырехаршинном расстоянии от моей кровати, так что я ночью могла видеть ее), легла в постель и стала читать какую-то книгу. Читая, я слышала, как стенные часы в зале пробили двенадцать часов. Я положила книгу на стоявший около меня ночной шкафик и, опершись на левый локоть, приподнялась несколько, чтоб потушить свечу. В эту минуту я ясно услыхала, как отворилась дверь из прихожей в залу и кто-то мужскими шагами взошел в нее; это было до такой степени ясно и отчетливо, что я пожалела, что успела погасить свечу, уверенная в том, что вошедший был не кто иной, как камердинер моего мужа, идущий, вероятно, доложить ему, что прислали за ним от какого-нибудь больного, как случалось весьма часто по занимаемой им тогда должности уездного врача; меня несколько удивило только то обстоятельство, что шел именно камердинер, а не моя горничная девушка, которой это было поручено в подобных случаях. Таким образом, облокотившись, слушала приближение шагов — не скорых, а медленных, к удивлению моему, — и когда они, наконец, уже были слышны в гостиной, находившейся рядом с моей спальней, с постоянно отворенными в нее на ночь дверями, и не остановились, я окликнула: «Николай (имя камердинера), что нужно?» Ответа не последовало, а шаги продолжали приближаться и уже были совершенно близко от меня, вплоть за стеклянными ширмами, стоявшими за моей кроватью; тут уже, в каком-то странном смущении, я откинулась навзничь на подушки.
Перед моими глазами приходился стоявший в переднем углу комнаты образной киот с горящей перед ним лампадой всегда умышленно настолько ярко, чтобы света этого было достаточно для кормилицы, когда ей приходилось кормить и пеленать ребенка. Кормилица спала в моей же комнате за ширмами, к которым я лежала головой. При таком лампадном свете я могла ясно различить, когда входивший поравнялся с моей кроватью, по левую сторону от меня, что то был именно зять мой, А.Ф. Зенгиреев, но в совершенно необычайном для меня виде — в длинной, черной, как бы монашеской рясе, с длинными до плеч волосами и с большой окладистой бородой, каковых он никогда не носил, пока я знала его. Я хотела закрыть глаза, но уже не могла, чувствуя, что все тело мое совершенно оцепенело; я не властна была сделать ни малейшего движения, ни даже голосом позвать к себе на помощь; только слух, зрение и понимание всего, вокруг меня происходившего, сохранялись во мне вполне и сознательно, — до такой степени, что на другой день я дословно рассказывала, сколько именно раз кормилица вставала к ребенку, в какие часы, когда только кормила его, а когда и пеленала и проч. Такое состояние мое длилось от 12 часов до 3 часов ночи, и вот что произошло в это время.
Вошедший подошел вплотную к моей кровати, стал боком, повернувшись лицом ко мне, по левую мою сторону, и, положив свою левую руку, совершенно мертвенно-холодную, плашмя на мой рот, вслух сказал: «Целуй мою руку». Не будучи в состоянии ничем физически высвободиться из-под этого влияния, я мысленно, силою воли, противилась слышанному мною велению. Как бы провидя намерение мое, он крепче нажал лежавшую руку мне на губы, и громче и повелительнее повторил: «Целуй эту руку». И я, со своей стороны, опять мысленно еще сильнее воспротивилась повторенному приказу. Тогда, в третий раз, еще с большей силой, повторились то же движение и те же слова, и я почувствовала, что задыхаюсь от тяжести и холода налегавшей на меня руки; но поддаться велению все-таки не могла и не хотела. В это время кормилица в первый раз встала к ребенку, и я надеялась, что она почему-нибудь подойдет ко мне и увидит, что делается со мной; но ожидания мои не сбылись: она только слегка покачала девочку, не вынимая ее даже из кроватки, и почти тотчас же легла на свое место и заснула. Таким образом, не видя себе помощи и думая почему-то, что умираю — что то, что делается со мною, есть не что иное, как внезапная смерть, — я мысленно хотела прочесть молитву Господню «Отче наш». Только что мелькнула у меня эта мысль, как стоявший подле меня снял свою руку с моих губ и опять вслух сказал: «Ты не хочешь целовать мою руку, так вот что ожидает тебя»,— и с Этими словами положил правой рукой своей на ночной шкафчик, совершенно подле меня, пергаментный сверток, величиною в обыкновенный лист писчей бумаги, свернутой в трубку; и когда он отнял руку свою от положенного свертка, я ясно слышала шелест развернувшегося наполовину толстого пергаментного листа, и левым глазом даже видела сбоку часть этого листа, который, таким образом, остался в полуразвернутом или, лучше сказать, в легко свернутом состоянии. Затем, положивший его отвернулся от меня, сделал несколько шагов вперед, стал перед киотом, заграждая собою от меня свет лампады, и громко и ясно стал произносить задуманную мною молитву, которую и прочел всю от начала до конца, кланяясь по временам медленным поясным поклоном, но не творя крестного знамения. Во время поклонов его лампада становилась мне видна каждый раз, а когда он выпрямился и стал неподвижно, как бы чего-то выжидая; мое же состояние ни в чем не изменилось, и когда я вторично пожелала прочесть молитву Богородице, то он тотчас так же внятно и громко стал читать и ее; то же самое повторилось и с третьей задуманной мною молитвой — «Да воскреснет Бог». Между этими двумя последними молитвами был большой промежуток времени, в который чтение останавливалось, покуда кормилица вставала на плач ребенка, кормила его, пеленала и вновь укладывала. Во все время чтения я ясно слышала каждый бой часов, не прерывавший этого чтения; слышала и каждое движение кормилицы и ребенка, которого страстно желала как-нибудь инстинктивно заставить поднести к себе, чтобы благословить его перед ожидаемой мною смертью и проститься с ним; другого никакого желания в мыслях не было, но и оно осталось неисполненным.
Пробило три часа; тут, не знаю почему, мне пришло на память, что еще не прошло шести недель со дня Светлой Пасхи и что во всех церквах еще поется пасхальный стих — «Христос воскресе!» И мне захотелось услыхать его… Как бы в ответ на это желание, вдруг понеслись откуда-то издалека божественные звуки знакомой великой песни исполняемой многочисленным полным хором в недосягаемой высоте… Звуки слышались все ближе и ближе, все полнее, звучнее, и лились в такой непостижимой, никогда дотоле мною не слыханной, неземной гармонии, что у меня замирал дух от восторга; боязнь смерти исчезла, и я была счастлива надеждой, что, вот, звуки эти захватят меня всю и унесут с собою в необозримое пространство… Во все время пения я ясно слышала и различала слова великого ирмоса, тщательно повторяемые за хором и стоявшим предо мною человеком. Вдруг внезапно вся комната залилась каким-то лучезарным светом, также еще мною невиданным, до того сильным, что в нем исчезло все — и огонь лампады, и стены комнаты, и самое видение… Свет этот сиял несколько секунд при звуках, достигших высшей, оглушительной, необычайной силы, потом он начал редеть, и я могла снова различить в нем стоявшую предо мною личность, но только не всю, а начиная с головы до пояса она как будто сливалась со светом и мало-помалу таяла в нем, по мере того, как угасал или тускнел и самый свет; сверток, лежавший все время около меня, также был захвачен этим светом и вместе с ним исчез. С меркнувшим светом удалялись и звуки, так же медленно и постепенно, как вначале приближались.
Я стала чувствовать, что начинаю терять сознание и приближаюсь к обмороку, который, действительно, и наступил, сопровождаемый сильнейшими корчами и судорогами всего тела, какие только когда-либо бывали со мной в жизни. Припадок этот своей силой разбудил всех окружавших меня и, несмотря на все принятые против него меры и оказанную мне помощь, длился до девяти часов утра; тут только удалось, наконец, привести меня в сознание и остановить конвульсии. Затем трое суток я лежала совершенно недвижима от крайней слабости и крайнего истощения вследствие сильного горлового кровотечения, сопровождавшего припадок. На другой день после этого странного события было получено известие о болезни Зенгиреева, а спустя две недели и о кончине его, последовавшей, как потом оказалось, в ночь на 13 мая, в пять часов утра.
Замечательно при этом еще следующее: когда золовка моя, недель шесть после смерти мужа, переехала со всей своей семьей жить к нам в Романов, то однажды, совершенно случайно, в разговоре с другим лицом, в моем присутствии, она упомянула о том интересном факте, что покойного Зенгиреева хоронили с длинными по плечи волосами и с большой окладистой бородой, успевшими отрасти во время его болезни; упомянула также и о странной фантазии распоряжавшихся погребением — чего она не была в силах делать сама, — не придумавших ничего приличнее, как положить покойного в гроб в длинном, черном суконном одеянии, вроде савана, нарочно заказанном ими для этого.
Характер покойного Зенгиреева был странный; он был очень скрытен, малообщителен; это был угрюмый меланхолик; иногда же, весьма редко, он оживлялся, был весел, развязен. В меланхолическом настроении своем он мог два, три, даже восемь, десять часов просидеть на одном месте, не двигаясь, не говоря даже ни единого слова, отказываясь от всякой пищи, покуда подобное состояние само собою, или по какому-нибудь случаю не прекращалось. Ума не особенно выдающегося, он был по убеждениям своим, быть может, в качестве врача, совершенный материалист; ни во что сверхчувственное — духов, привидения и тому подобное — он не верил; но образ жизни его был весьма правильный. Отношения мои к нему были довольно натянуты вследствие того, что я всегда заступалась за одного из его детей, маленького сына, которого он с самого его рождения совершенно беспричинно постоянно преследовал; я же при всяком случае его защищала; это его сильно сердило и восстанавливало против меня. Когда за полгода до смерти своей, он, вместе со всем семейством своим, гостил у нас в Романове, у меня вышло с ним, все по тому же поводу, сильное столкновение, и мы расстались весьма холодно: Эти обстоятельства не лишены, быть может, значения для понимания рассказанного мною необыкновенного явления (см. «Ребус»,1890 г., № 13).
14. Доказательство загробного существования. Накануне Рождества, 24 декабря 1890 года, в 6 часов пополудни, — сообщает г-н Гладкевич, — я с ныне уже покойной младшей сестрой и 10-летним братом возвратился переутомленным с похорон. Хоронили мы одну нашу хорошую знакомую, пожилую даму, которая, проболев весьма недолго, скончалась 22 декабря от так называемой «сахарной болезни». Спустя три часа после нашего прибытия с похорон и прихода моего родственника с женою, мы сели за ужин, во время которого мой отец, любивший иногда пошутить, спросил: «А что сделали бы вы, если бы вдруг между нами появилась умершая Елена Константиновна?» — «Ну, что ж, — ответил я, — пригласил бы сесть возле себя и расспросил, как она чувствует себя после смерти и как вообще в том мире живется». Сестра же моя, бывшая на похоронах и видевшая в гробу покойницу, которая своим ростом и видом произвела на нее неприятное впечатление, запротестовала и потребовала прекратить столь неприятный для всех разговор на ночь, что, конечно, и было исполнено. Ужин, к удовольствию всех присутствовавших, прошел в веселом и единодушном настроении. После ужина, около 11 часов, отец, мать, сестры и брат разошлись по комнатам, а я с родственником остался сидеть за столом, продолжая наш разговор, который, в конце концов, принял характер упрека по моему адресу за то, что я не приобрел ему билетов в оперу, где он рассчитывал, как любитель музыки, провести приятно праздничное время и послушать лучшие оперные силы. И действительно, на этот раз, из-за похорон, я не позаботился о билетах, а репертуар оперы был отборный и привлекательный. Чтобы исправить свою ошибку и удовлетворить желание родственника, я углубился в размышление, как бы завтра достать необходимое количество билетов на лучшие представления, зная хорошо, что касса будет открыта в то время, когда я буду занят. В момент моих соображений, как приобрести билеты, я вздрогнул от какого-то странного треска, послышавшегося мне не то по соседству в кухне, где находилась мать и прислуга, не то в гостиной, расположенной против нас, не то в моей комнате, где толпились мои три сестры, ведя какой-то оживленный разговор, — одним словом, я не мог определить, где и как произошел этот странный треск, который вывел меня из задумчивости и который был всеми услышан, но для каждого в различных местах, как объяснилось впоследствии. Мне показалось, что в кухне служанка ломает щепки. При этом я поднял голову и взглянул в открытые двери неосвещенной гостиной, где, к ужасу своему, увидел, как по краям скатерти круглого преддиванного столика извиваются красные языки огня, а секунду спустя, на этом же столе, среди увеличивавшихся огненных языков, я увидел живой бюст покойницы, лицо которой показалось мне все в поту и красное, глаза испуганно смотрели на меня, а волосы на лбу были в беспорядке, т. е. она мне представилась в таком виде, в каком я никогда ее не видел при жизни, несмотря на то, что бывали времена, когда я посещал ее дом довольно часто. Это зрелище, совсем неожиданное, поразило меня настолько, что я не мог промолвить ни одного слова в течение 10—15 секунд, и что странно — я не ощущал никакого испуга, а только удивлялся и соображал, думая, что это такое? Наконец, я повернулся к наклонившемуся над обеденным столом родственнику, который тоже о чем-то думал, и сказал ему: «Смотри, что это такое происходит над столом?» А так как я не пояснил, где и над каким столом «происходит», то он стал осматривать стол, за которым мы сидели, и повторять: «Ничего, ничего не вижу». Меня это возмутило, и я направил свой взгляд опять на видение, но… его уже не было, не было и огненных языков.
Понятно, я сейчас же рассказал о видении всем домашним, а спустя час или полтора лег спать. Вместо сна, который был для меня необходим, я почти всю ночь ломал себе голову — что бы это могло быть? Знаю отлично, что я не страдаю галлюцинациями, не позволил себе излишнего «возлияния Бахусу» за ужином, а в момент видения вовсе не думал о покойнице. Лишь только под утро я вспомнил, что однажды вечером я зашел к ней — как помнится мне, это было летом, — и она пригласила меня пить чай, за которым наедине беседовали о непонятных явлениях в мире и т. п., а после, когда разговор коснулся и загробного бытия человечества, она, недолго думая, протянула мне свою руку и сказала: «Я уже стара, а вы, хотя и молоды, но имеете слабое здоровье; кто из нас раньше умрет, тот постарается проявиться другому и этим доказать действительное существование загробной жизни, если оно только существует». В свою очередь, я пожал ей руку и обещался ей явиться с того мира, если умру раньше, чем она. Когда я все это вспомнил меня затрясло и я в течение нескольких дней ходил, как убитый: не знал, что думать, что делать и куда идти; хотя образ видения меня не преследовал, но мысль о загробном бытии, доказанном умершею, делала меня равнодушным ко всему окружающему. С тех пор я изменил образ жизни («Ребус»1897 г., № 41).
15. Посмертное явление. Некто Б-ский, ныне отставной артиллерийский поручик, пользующийся в среде своих знакомых глубоким уважением, передал мне следующий случившийся с ним в конце сентября1864 г., случай, который имел место в доме его дальних родственников, зажиточных помещиков тогдашнего времени, деревни Целесцев, Минской губ., Мозырского уезда. В сентябре1864 г. он задумал совершить поездку из Житомира в Минскую губ. к своим весьма уважаемым родственникам, г-дам Л-ским, у которых шесть месяцев тому назад умерла от чахотки 18-летняя дочь Камилла, красивая и образованная особа, имевшая при жизни некоторое неравнодушие к г-ну С-цкому. Последний, зная отлично о ее неизлечимой болезни, игнорировал этим расположением и сознавал вполне, что в близком будущем она умрет.
Получив отпуск, г-н С-кий отправился в путь при самых благоприятных условиях осеннего времени: дороги сухие, ночи лунные и безоблачные, а лошади, что называется, орлы. Прибыл к месту, как он рассказывает, в очень хорошем расположении духа и был принят весьма радушно. Несмотря даже на поздний вечерний час, заставлявший пожелать друг другу покойной ночи, радушный хозяин и его уважаемое семейство и приехавшие родственники— доктор с женою,— расположились пить чай и беседовать о текущих житейских делах. Когда наговорились вдоволь и пожелали взаимно покойной ночи, все разошлись по своим спальням; мне же, за неимением свободной комнаты, приготовили постель на диване, в зале, где, конечно, я остался один и, пользуясь совершенной свободой, усталый после путешествия, снял мундир, достал из чемодана табак и стал крошить его чуть ли не на весь стол с целью просушки. Занимаясь этим делом при зажженной свече, я вдруг услышал позади себя, около тропических цветов и возле рояля, шелест шелкового платья, что заставило меня выйти из некоторой задумчивости и обернуться. Но не успел я вполне обернуться и сообразить, отчего происходит в пустой комнате шелест как бы от шелкового платья, как вдруг вижу реальную женскую фигуру, одетую в черное длинное шелковое платье и красным бантиком на шее, которая не то идет, не то плывет по воздуху вдоль рояля, и, пройдя последний, исчезла в простенке между роялем и дверьми, ведущими в комнату приехавшего доктора и его жены. Покуда я всматривался в таинственную посетительницу и не мог еще разглядеть лица, во мне существовали бодрость и та воинственная храбрость, которой гордится каждый военный человек, а тем более офицер; но когда я увидал профиль лица посетительницы и узнал в нем умершую Камиллу, вся энергия и самообладание во мне исчезли: пошел мороз по всему телу, волосы приподнялись, и, схватив инстинктивно в одну руку мундир, я автоматически выбежал из комнаты в коридор. Сколько по счёту дверей я пробежал — не помню; кажется, перед последними я остановился и вспомнил, что нахожусь в чужом доме, где было бы неприлично бегать с мундиром в руках. Наскоро надев впотьмах мундир, я кое-как отдышался, придал себе, как мне казалось, бодрый и геройский вид, взялся за ручку дверей и, отворив последние, без всякого разрешения вошел в комнату. Комната эта, которую я мало знал, оказалась детской, и, к моему большому счастью, в ней находились, кроме двух моих малолетних кузин, старуха-мать, жена и совершеннолетний, здоровый и рослый кузен Э., сын г-на Л-ского. Они еще не спали. Последнего я вызвал в коридор и заявил ему, что один в зале не буду ночевать, вследствие некоторого нездоровья. «Да, — сказал он с некоторым смущением, — видно по бледному твоему лицу, что ты нездоров и, кроме того, ты взволнован», причем он просил объяснить причину моего заметного волнения, и что именно случилось со мною, ударяя на «случилось». Не имея возможности дать себе отчет, было ли это, действительно, сверхъестественное, для меня непостижимое явление или просто-напросто последствия моего пути, которые неожиданно могли расстроить нервную систему, я его успокоил тем, что завтра объясню подробно, но под большим секретом. Г. Э., как и следовало ожидать, согласился провести ночь на кушетке в зале; не успел я вполне еще улечься и погасить свет, как он уже захрапел, что меня очень ободрило. Потушив свет, я улегся, как ни в чем не бывало, хотя мысль в незначительной степени работала над объяснением случившегося, и поневоле пришлось подыскивать мотивы такого небывалого в жизни со мною случая, который мог иметь место только у человека, страдающего галлюцинациями, или склонного к алкоголизму. Лежа и рассуждая подобным образом, наконец, я погрузился в приятное сонное оцепенение, которое продолжалось недолго, потому что мне пришлось обратить внимание на шум приближающегося на середину комнаты мягкого кресла, стоявшего перед тем где-то у моего изголовья, возле рояля или стены. Медленно направил я взор свой, не вставая с постели, по направлению к движущемуся самопроизвольно креслу и, к ужасу своему, увидел, как эта самая фигура, в черном платье с красным бантиком на шее, движет кресло по направлению ко мне; когда кресло уже стало как раз против меня, фигура кладет обе руки на спинку, а на руки склоняет голову и упорно смотрит на меня своими тусклыми глазами, при белом, как мрамор, лице, освещенном луной. Я был ни жив, ни мертв; тогдашнее состояние мое трудно объяснить словами: пробую мысленно молиться — путаюсь, хочу закричать — язык омертвел и челюсти застыли; холод, дрожь по всему телу и непреодолимый страх обуяли меня, чего никогда в жизни еще; не испытывал. Однако благодаря сильному своему темпераменту, мне удалось преодолеть себя и произнести испуганным гробовым голосом раза три имя спавшего племянника: «Эдвард?! Эдвард?!» Одновременно с пробуждением Эдварда, который вскочил на ноги, как ужаленный, вышел из спальни доктор со свечою в руках, и оба они стали спрашивать, что случилось со мной? Тогда я должен был объяснить им, в чем дело, и просить Эдварда немедленно переселить меня на остальную часть ночи в другую комнату. Выслушав мое заявление, доктор иронически улыбнулся и, повернувшись к своей комнате, сказал, что я галиматью несу, а Эдвард просил, ради всего, не рассказывать об этом домашним, особенно хранить в секрете перед матерью и бабушкой. Так как все это было и для меня весьма неприятным, то я дал кузену честное слово, что буду хранить в секрете, но по озабоченному и изменившемуся его лицу я подметил, что и он хорошо знаком с явлением этого призрака. Недолго думая, мы оба переселились в столовую и улеглись на одном широком диване; несмотря на проведенные мною в дороге несколько бессонных ночей, я не мог уснуть до 5 или 6 часов утра. Проснулся я в 10 часов дня, и как раз в это время вошел ко мне с вычищенными сапогами старый лакей-поляк, который с некоторой ему присущей фамильярностью пристал с вопросом, почему я не спал в зале, а перешел с паничем вместе в столовую. Я не стал давать ему объяснений, но он не унимался и стал назойливо говорить, что он догадывается, в чем дело, и знает хорошо, что причиной всему этому покойная «паненка», которая часто является и которую не только «вы, панич, продолжал он, видели, но и мы все, точно так же пан и дети панские видели панну, то в зале, то на балконе, то в саду на террасе, и она нам ничуть не страшна» («Ребус»1895 г., № 20).
16. Покойный лорд М. отправился в конце прошлого столетия в Шотландию, оставив жену свою совершенно здоровою в Лондоне. Ночью, в первый же день приезда в свое шотландское поместье, он был разбужен ярким светом, озарившим его спальню. Полог кровати раздвинулся, и лорд М. увидал призрак своей жены, стоявший у кровати. Он позвонил и спросил у вошедшего слуги: «Что ты видишь?» Испуганный лакей с ужасом воскликнул: «Это миледи». Леди М. скоропостижно умерла в ту же ночь в Лондоне. История эта наделала в то время много шуму. Георг III послал за лордом М. и, получив от него подтверждение этого происшествия, попросил его изложить письменно все обстоятельства этого дела, что и было исполнено, а слуга подписью своею удостоверил правильность описания.
Около года спустя после того пятилетняя младшая дочь лорда М. опрометью вбежала в детскую с криком: «Я видела маму! Она стояла наверху на лестнице и манила меня к себе». В ту же ночь дитя это, маленькая Арабелла М., заболела и умерла.
Я могу вполне ручаться за достоверность обоих этих случаев, ибо получил письменное изложение этих происшествий от одного из членов семейства лорда М. (Роберт Дель-Оуэн: «Замогильн. отголоски»).
Мы могли бы неопределенно увеличить число этих достоверных рассказов. Случаи сообщений на расстоянии в момент ли смерти, или при жизни и при нормальных условиях, подобные вышеприведенным, не настолько редки, — хотя, конечно, и не особенно часты — чтобы каждый из наших читателей не слыхал о них и даже лично не наблюдал чего-нибудь подобного, может быть, еще и не раз.
С другой стороны, опыты, произведенные в области живого магнетизма, показывают точно также, что в известных психологических случаях экспериментатор может действовать на своего субъекта на расстоянии не только нескольких сажен, но нескольких верст и даже сотен верст смотря по чувствительности субъекта и его способности к ясновидению, а также, без сомнения, и по силе воли самого магнетизера.
Два мозга, вибрирующих однообразно, в один тон, на нескольких верстах взаимного расстояния, не могут разве приводиться в движение одною и тою же психической силой? Возбуждение известной части мозга не может разве, подобно тяготению, перенестись через эфир и передаться другому мозгу, вибрирующему на каком бы то ни было расстоянии, как звук, извлеченный в одном углу комнаты, заставляет дрожать струны рояля или скрипки — в другом ее углу? Не забудем при этом, что наш мозг составлен из неприкасающихся между собою и постоянно колеблющихся частиц.
Да и для чего говорить о мозге? Мысль, воля, вообще психическая сила одного существа, в чем бы ни состояла ее сущность, не может разве действовать через расстояние на другое существо, связанное с первым симпатическими и нерасторжимыми узами интеллектуального родства. И разве биение одного сердца не передается внезапно другому, бьющемуся с ним в унисон?
Что же, ужели мы должны допустить, что в приведенных выше случаях явлений дух умершего действительно принимал телесный вид и находился около наблюдателя? Для большей части случаев в таком предположении, по-видимому, нет никакой надобности. Во время сна мы бываем уверены, что видим разных людей, хотя их вовсе нет перед нашими, впрочем закрытыми, глазами. Мы видим их столь же ясно, как и наяву, слушаем их, отвечаем им, разговариваем с ними, очевидно, мы видим их не с помощью сетчатой оболочки, не с помощью оптического нерва, точно так же, как и слышим их вовсе не ушами; — все это дело лишь одних мозговых клеточек.
Некоторые видения могут быть объективными, внешними, вещественными, другие же — чисто субъективны; в последнем случае являющееся существо может действовать через расстояние на существо видящее, и такое влияние на мозг последнего может произвести внутреннее видение, которое, оставаясь чисто субъективным и внутренним, могло бы показаться внешним, как это бывает в сновидениях, не будучи в то же время простым обманом чувств.
Опыты, произведенные в последнее время относительно явлений внушения, гипнотизма и сомнамбулизма, указывают, кажется, путь, если не к объяснению, то, по крайней мере, к рациональному взгляду на некоторые из фактов этой области. Сущность подобных явлений заключается в том, что здесь мысль одного лица действует на мысль другого. Разумеется, душа не переносится через расстояния и не принимает в действительности человеческого образа; перед тем, кому является видение, нет человеческого существа в одежде, сшитой портным или швеей, закутанного в плащ, в женское платье, в широкое или узкое пальто со всеми принадлежностями мужского или женского одеяния, с тросточкой или зонтиком в руках и т. п. Но, может быть, имеющая явиться душа действует непосредственно на душу другого лица, производя в последнем такое ощущение, что ему кажется, будто он видит, слышит, даже осязает представляющееся ему существо в том самом виде, в каком оно было известно ему раньше.
Как мысль или воспоминание вызывает в нашей душе образы, достигающие большой живости и яркости, так и человек, действующий на другого, может заставить последнего увидеть какой-нибудь субъективный образ, который на мгновение покажется ему вполне реальным. Занимающиеся гипнотизмом и внушением в настоящее время уже могут по произволу вызывать подобные явления, и хотя такого рода опыты еще только что начались, но полученные результаты уже заслуживают величайшего внимания как с психологической, так и с физиологической точки зрения. Во всех таких случаях не сетчатая оболочка возбуждается внешнею действительностью, а возбуждаются прямо оптические слои мозга действием психической силы. Здесь получает впечатление непосредственно само мыслящее начало, но — каким образом? —мы этого не знаем.
Таковы наиболее рациональные, как нам кажется, индуктивные выводы из только что рассмотренных явлений — явлений необъяснимых, но известных с незапамятных времен, потому что примеры их встречаются в истории всех народов с самой глубокой древности, и их трудно было бы отрицать иди замалчивать.
Так неужели — возразят нам — в наш век экспериментального метода и положительного знания мы должны допустить, что умирающий или прямо мертвец может иметь с нами общение?
Но что такое мертвец?
Обитаемая нами ныне земля составлена между прочим и из этих миллиардов некогда мысливших мозгов, из этих миллиардов некогда живших организмов. Мы попираем ногами наших предков, как по нам будут ходить потом. Все, что жило и мыслило, все лежит теперь в этой сырой земле. Мы не можем сделать ни одного шага на нашей планете, чтобы не наступить на прах мертвых; не можем взять в рот куска, проглотить одного глотка жидкости, не вводя в себя того, что уже было съедено и вылито миллионы раз; не можем дохнуть, не принимая в себя дыхание мертвецов. Составные элементы человеческих тел, взятые из природы, возвратились в не вновь, и каждый из нас носит в себе атомы, принадлежавшие раньше другим телам.
Что же? Ужели вы думаете, что от всего человечества не осталось ничего, более благородного, более высокого и более духовного? Ужели каждый из нас, испуская последний вздох, возвращает природе только эти шестьдесят или восемьдесят кило-дэаммов мяса и костей, которые сейчас же разложатся и обратятся в элементы? Ужели оживляющая нас душа не может продолжать своего существования точно так же, как любая из частиц кислорода, азота или железа? Ужели жившие некогда души не могут жить всегда?
Мы не имеем никакого основания утверждать, что человек состоит из одних только материальных элементов и что мыслительная способность есть лишь свойство его организации. Напротив, очень важные причины заставляют нас допустить, что индивидуальную сущность и составляет именно душа, что она-то и управляет материальными частицами, образуя из них живое человеческое тело.
Светлая радость, как будто даже улыбка, появляющаяся на лице только что скончавшегося человека, спокойствие, разливающееся подобно сиянию счастья вслед за предсмертными страданиями, не показывает ли это нам, что в торжественный момент разлуки с телом последнее впечатление души бывает впечатлением света, сознанием освобожд
Написать отзыв Отзывы 4
я точно знаю что жизнь после смерти есть.
2014-12-7 04:32:43 елена возраст 56 лета мне снился мой сын и просил молиться за него идти в пещерки и раздавать милостыню советую всем это делать и прошу помолится за моего сыночка Тараса
2014-3-2 15:06:34 инна возраст 60у меня умер отчим,повешался на дереве.мы до сих пор незнаем зачем он это сделал.?болел,но это было излечимо.мы молимся за него,так как отпевать нельзя было.я видела во сне его,но лицо не было умиротворенным,автоматически спросила» как он?вопрос у меня всеравно был главным,»Зачем он сделал так?ответ был :»Я все понял.»
2013-16-11 06:31:29 юлия возраст 34маме просил чтоб я передала что нормально у него.Он не был ума лишенным,он не курил и не пил.он много добрых дел сделал,всегда был ответственным отцом для девочек .Эта Статья открыла мне карты,будем только молиться за него и ничего лишнего,и все сны это наше подсознание сами себе накручиваем.Спасибо Вам.
Это скорей не отзыв, а крик души. Я не знаю, что мне делать, как жить дальше… Мне примерно неделю назад какой-то сон приснился, из всего увиденного запомнила только слово смерть большими буквами. А сегодня приснился молодой человек, который утонул прошлым летом. Он позвал меня замуж, протянул мне руку я подала ему свою, и пошли мы с ним вместе. Куда пошли, не знаю, меня разбудил смс.
От Администратора: Не стоит так доверять всяким глупостям. Прочтите у нас на сайте материалы о. Августина (Пиданова)
https://www.memoriam.ru/ob-obshhenii-s-dushami-umershix
и этот
https://www.memoriam.ru/mozhet-li-pomogat-ispolnenie-sueverij
Там много интересного )))) Удачи вам!
2011-20-12 09:39:33 Ирина возраст 48