Ромашка от мамы

В продолжение всего времени, что протянулось от первой до второй встречи с отцом Николаем, мне непрестанно хотелось снова увидеть батюшку, услышать тихий голос, напоминающий созерцание тоненькой струйки меда, когда в детстве я часами сидел на папиной пасеке под мирное жужжание пчел, наблюдая за карусельным вращением ручной медогонки, и голубенькие прозрачные бабочки садились на руки, щекоча мне ладони своими хоботками…

Папа и мама всю жизнь, помимо основной работы, занимались пчеловодством, и в тяжелые девяностые устроились в кооператив на границе Новгородской и Ленинградской областей. Это была заброшенная деревенька из едва ли десятка покосившихся домов с красивым названием Заречье. А чтобы добраться до нее, надо было сперва ехать на электричке до станции Будогощь, потом на автобусе до деревни Радостино, а оттуда пять километров пешком по грунтовой дороге через лес. Сама деревенька и впрямь находилась за речкой, в которой, несмотря на мелководье, водились раки. Моя мамочка так любила всякую красоту, что в первый же год насадила целое поле разноцветных васильков. Оно и сейчас есть, это поле…

Жить приходилось без всяких удобств, в вагончике. Был еще один, поменьше, с жесткими деревянными нарами, где я провел отпуск в июле 1992 года, набираясь сил перед предстоящей очередной операцией. И вот тогда со мной произошла странная вещь, из разряда того, что в миру называют мистикой. Надо сказать, что в самом этом слове нет ничего плохого. Словарь иностранных слов дает определение мистики (от греческого mystika — таинство) как веры в таинственное, сверхъестественное, божественное, сверхчувственное, веры в возможность непосредственного общения человека со сверхъестественными силами. Святые отцы называют подобные явления духовными прозрениями и предостерегают людей, переживающих такие моменты в своей жизни, от возможных искушений, указывая, что божественные явления приносят душе мир и покой, в то время как ангелы тьмы, могущие преобразовываться в ангелов света, приносят душевное расстройство, впадение в высокоумие, гордыню, вплоть до психических расстройств. Но на все есть Воля Божия!

Со мной же произошло следующее — в теплый солнечный день, сидя на крылечке своего вагончика, я смотрел, как мама с папой вдалеке, в своих чистеньких белых халатиках и пчеловодных сетках, склонялись над ульем, аккуратно доставая рамку с медом. И вдруг эта картинка словно отделилась от меня и от всего мира и предстала передо мной как бы навсегда записанной в вечности, и в тот же миг я услышал одновременно — и снаружи и внутри себя — тихий голос: «Смотри, этого больше не будет никогда». И пронзительная нежность омыла мое сердце, и я заплакал…

А спустя год и три месяца моя мама погибла.

Мама была по-настоящему верующим человеком, она обладала тем редким духовным даром, который святые отцы называют сердечной, умной молитвой. Молитвенным был весь ее облик, весь строй ее жизни, в которой она никогда ни разу никого не осудила, ни на кого не повысила голоса, и не было человека, даже преступника, для которого она не нашла бы оправдания. Она плакала над каждой смертью и радовалась каждой новой жизни, будь то человек или любая Божья тварь — от котенка до малой букашки. И своим бесконечным лепетом она заполняла наше детство так, что и по сей день я слышу мамин голос: «А у нашей Березки теленочек родился, такой маленький, с рукавичку».

Ее воцерковление произошло так естественно, как будто она все знала и раньше. Оказавшись впервые со мной в Шуваловском храме, она сказала: «А я бы тут и стояла, и стояла, всю жизнь». Но жизни оставалось три года… Мамина гибель пришлась на Покров Пресвятой Богородицы — она попала под машину, развозившую хлеб — нагнулась под колеса, чтобы вытащить забившуюся туда собачонку. Это было на пешеходной части. Три дня в храме служили молебны о здравии, и в воскресенье, 17 октября, после Литургии моя мамочка отошла ко Господу…

Мы не подали в суд на водителя, но в молитвах я просил, чтобы Господь дал мне узнать, как это произошло. И мне приснилась мама и сказала: «Ты увидишь этого человека, но не обижай его, он не виноват — у него трое деточек, и он не спал».

Я был очень смущен. Но 31 декабря, перед Новым Годом, когда я отправился за хлебом, я увидел эту машину и подошел к водителю, который сразу вспомнил произошедшее в октябре и поначалу был так напуган моим вопросом, что стал оправдываться и просить не возбуждать дело, и он сказал: «У меня трое детей, и я много работаю, и я не спал в тот день больше суток».

Но моя вера была так слаба! Она была так слаба, что я усомнился в Божьем Промысле и в Милосердии, и в Справедливости Его Путей, и в самой Его Святой Воле, которая, так я думал, лишила меня самого для меня бесценного человека. И моя душа была истерзана этими сомнениями, подточившими мою едва родившуюся веру. Никто не мог мне их разрешить, да и трудно мне было кому бы то ни было о них рассказать.

Будучи совершенно измученным, я принял решение поехать к отцу Николаю. Кроме того, мне предстояла еще одна операция, после которой хотелось, если останусь в живых, в память о маме создать в нашем поселке церковь. Но это была даже не мысль, а как бы слабый проблеск, о котором мне было и думать-то страшно.

Наступил май девяносто четвертого, и с открытием навигации на реке Великой я отправился в Псков. Остров Залита встретил меня весенним бездорожьем, но с приближением к батюшкиному домику в душе постепенно что-то оттаивало, заполняя сердечным теплом и умиротворением. Паломников в столь раннее время было мало, но я встал в очередь последним, когда все, уже получив благословение, разошлись. Приложившись к батюшкиной ручке, я горько заплакал, сквозь слезы высказывая все свои сомнения, все горе, которое так долго удерживал в себе.

— А ты не плачь, — сказал батюшка, — мамочка-то была святая, у нее только один грех был, и то не в ее воле разрешить было.

— Какой, батюшка?

— Что невенчанным браком жила. Вот за то три дня мучений приняла, а теперь — с Богом, в Раю мамочка твоя!

— Как узнать, батюшка?

— Узнаешь, — сказал батюшка тихо, — дастся тебе. Иди с миром! А в мамину память церковь построишь, потом… — ответил батюшка на еще не заданный мною вопрос. — Бог благословит!

И он долго крестил меня вослед. И я кланялся ему до земли, уходя, и с каждым поклоном уходили горечь, смятение, все, что так смущало мою беспомощную душу, так что когда я сел на паром, то почувствовал себя не брошенным ребенком, а почти мужем, готовым принять и удары и милости судьбы с равным благодарением.

Слова отца Николая о том, что мне дастся узнать о маминой участи, сбылись неожиданно скоро. Я лежал все в той же минской больницей после операции. Несмотря на то, что сама операция прошла благополучно, меня мучили столь сильные боли, что врачи вынуждены были прибегнуть к морфию. На пятый день я почувствовал, что впадаю в зависимость от этих инъекций, и мне уже хочется, чтобы меня кололи снова и снова. Тогда я, собрав, насколько было возможно, волю в кулак, отказался от лекарственной помощи и стал молиться. Боль возрастала и наконец стала такой нестерпимой, что я взмолился в сердце своем: «Мама, если ты хоть сколько-то предстательствуешь перед Богом, скажи мне, что делать!»

Так молясь и плача, я внезапно почувствовал облегчение и уснул. И увидел мою мамочку, такую молодую и красивую, и она склонилась надо мной с улыбкой и сказала: «Ты потерпи еще немного, а когда выпишешься, приедешь домой, то открой шкафчик на кухне, и там, на верхней полочке пакетик с ромашкой — я собирала, — ты ромашечку позаваривай и попей, так и поправишься!»

Через две недели я вернулся в поселок, где жили мои родители и где мне предстояло провести еще четыре года, выполняя батюшкино благословение на постройку церкви, открыл кухонный шкаф и нашел пакетик, на котором мамочкиным по-детски круглым почерком было написано: «аптечная ромашка». И я внутренним взором увидел отца Николая и услышал его тихие, как шелест листвы на ветру, слова: «Узнаешь… дастся тебе». И тогда я понял, что мир — един, мир видимый и невидимый, и ежедневно повторяемые строки Символа Веры — «во Единого Бога Отца, Творца Неба и Земли, видимым же всем и невидимым» обрели для меня совершенно новый — живой и осязаемый — смысл.

«Остров Божественной Любви». СПб Ладан, Троицкая школа, 2008.