Утешение в смерти близких сердцу

Но не здесь еще конец нашим слезам. «Пусть усопшим нашим и хорошо там, — говорят сетующие, — но нам-то здесь без них худо. Мы желали бы с ними вечно жить, желали бы ими вечно утешаться, а между тем, неумолимая смерть оторвала их от нас и оторвала навсегда… Было время, когда и один час разлуки с ними был для нас тяжек, а теперь?… Проходят дни, проходят месяцы, пройдут годы, пройдут десятки лет, а свиданья с ними все нет и нет… И, Боже мой! Есть ли даже какая-нибудь надежда увидеться нам с ними когда-нибудь? Не потеряны ли они для нас навсегда-навсегда?…» Часто так думают над прахом родных и друзей, и слезы снова струятся из глаз.

Но эти слезы тогда бы только были справедливы, когда бы мы обречены были вечно жить на земле. Но о чем безутешно плакать о разлуке с родными, когда и все мы здесь не вечны? Пройдет несколько лет, а может быть даже несколько месяцев или даже несколько дней, и нас Господь позовет туда же, куда и их позвал. И тогда-то ничто уже нас не разлучит с ними, тогда-то вечно с ними будем мы… А велики ли наши годы в сравнении с вечностью? О, пред нею и тысяча наших лет, как день один!… Но кто же, скажут нам, кто поручится, что за гробом мы будем иметь свидание с близкими и родными? Есть порука, и порука верная! Это непреложное слово Божие.

Раскройте, например, книгу пророка Исайи. Там пророк, описав судьбу Вавилонского царя, говорит, что души, находившиеся в аду, увидев среди себя этого гордого владыку, (который мечтал на небо взойти и поставить престол свой выше звезд небесных и быть подобным Вышнему), изумились и восклицали: «и ты сделался бессильным, как мы! и ты стал подобен нам! В преисподнюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под тобою подстилается червь, и черви — покров твой» (Ис.14:10,11) и пр. Итак, там и грешники видятся с грешниками. Раскройте книгу Бытия и там прочитайте слова патриарха Иакова: «с печалью сойду к сыну моему в преисподнюю» (Быт.37:35). Так говорил Иаков в скорби при вести, что сын его Иосиф растерзан зверями, говорил в то время, когда все дети старались утешить его. Итак, и праведный Иаков надеялся на свидание с сыном своим за гробом. Раскройте книгу Царств, и там найдете, что св. царь и пророк Давид горько плакал, когда сын его от жены Урииной сделался болен; а когда скончался, Давид сказал: «А теперь оно (дитя) умерло… Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне» (2Цар.12:23). Итак, и Давид надеялся видеться с сыном своим за гробом. Раскройте св. Евангелие и прочитайте там притчу о богатом и Лазаре (Лук.16:19-31). Здесь говорится, что богач, который всю жизнь свою одевался в порфиру и виссон, и каждый день веселился, а на бедного Лазаря, лежавшего у ворот дома его и покрытого струпами, и взглянуть не хотел, — по смерти своей снисшел во ад, и хотя между ним и Авраамом и Лазарем пропасть велика утвердися, так что и перейти ему к ним было нельзя, — однако же и этот грешник мог там, хоть и издали, видеть праведных Авраама и Лазаря, и не только видеть, но и беседовать с ними. Итак, там за гробом даже величайшие грешники могут не только видеться, но и беседовать с величайшими праведниками. После этого нет уже нужды говорить, что там праведники видятся с праведниками, благочестивые с благочестивыми. «Отче! — молился Сын Божий Отцу Своему, — которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне» (Иоан.17:24). Как же благочестивым не иметь там друг с другом свидания и общения, когда все они там около Спасителя, как дети около отца? Там ли, например, не видеть друг друга тем, которых видел в духе св. Апостол Иоанн около престола Бога вышнего, а число их множество и тысячи тысяч? Там ли не видеть друг друга св. мученикам, которых видел тот же Апостол там всех вместе под алтарем? И что могло бы быть препятствием к взаимному свиданию и общению за гробом? То ли, что там до всеобщего суда и воскресения обитают одни только души без тел? Но здесь на земле каким образом мы имеем свидание и общение друг с другом? Глаз ли наш, например, собственно видит человека? Не глаз, а душа через глаз. Ухо ли наше перенимает беседу другого? Не ухо, а душа через слуховой орган. Язык ли наш передает мысли другим? Не язык, а душа через язык… Ни глаз, ни ухо, ни язык сами по себе без души не имеют никакого значения: мертвые не видят, не слышат, не говорят, хотя и имеют все нужные для этого орудия. Значит, душа, собственно, есть действующая причина, а тело только орудие. И здесь для души это орудие необходимо, потому что она и сама обложена телом, без чего и существовать здесь не может, и действовать должна на душу, обложенную также телом. Но коль скоро этого тела не будет, а останется только одна душа, то что ей может препятствовать прямо и непосредственно действовать на душу! Препятствия никакого нет, а напротив, открывается через то для души легчайший способ действия, так как тело тленное отягощает душу и земное жилище обременяет ум. Не понятно, скажут, как душа может видеть душу непосредственно? Но все ли для нас бывает понятно и то, что с нами бывает ежедневно, и в чем потому мы не имеем ни малейшего сомнения? Понятно ли для нас, как душа наша через глаз видит другого человека? Еще более, понятно ли для нас, как душа наша может представить себе образ другого человека так, как будто он стоит перед нами, тогда как он в отсутствии, и даже в то время, когда все орудия наши телесные остаются в бездействии, например, во время сновидений?… Все это мы обыкновенно приписываем силе воображения и тем как будто удовлетворительно решаем вопрос, который все однако же остается неразгаданным.

Ангелы — духи бесплотные, а кто станет утверждать, что они не видят друг друга, хотя мы и не понимаем, как это бывает? Если «мы едва можем постигать и то, что на земле, и с трудом понимаем то, что под руками, а что на небесах — кто исследовал?» (Прем.Сол.9:16) «Мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем» (1Кор.13:9), — говорит Апостол, — и к чему не приложим наше знание, везде увидим, что это отчасти. Тело есть как бы зеркало души, и вот мы ныне видим как бы сквозь [тусклое] стекло, гадательно (1Кор.13:12), видим душу человека не иначе, как она проявляется во внешних действиях; а кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? (1Кор.2:11)? Но, — продолжает Апостол, когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится (1Кор.13:10). Теперь мы видим как бы сквозь [тусклое] стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан (1Кор.13:12). Вот каково, по словам Апостола, там будет наше знание! Если же так, то и души могут там видеть друг друга несравненно чище и яснее, чем в настоящей жизни человек может знать человека: тогда же познаю, якоже и познан бых.

Итак, то обстоятельство, что там души до всеобщего суда и воскресения обитают без тел, отнюдь не препятствует взаимному их свиданию и общению. Что же еще могло бы препятствовать взаимному свиданию и общению усопших? То ли, что после всеобщего суда и воскресения души усопших опять соединятся с телом? Но по собственному опыту мы знаем, что это ни мало не может служить к тому препятствием: из нас нет такого бесплотного, а все мы видим друг друга, все можем иметь взаимное общение. Правда, тела наши тогда изменятся. Но каково бы ни было это изменение, все, однако же, то же самое тело востанет из гроба, которое положено было в гроб, а не другое какое: Бог дает ему тело, — говорит Апостол, — как хочет, и каждому семени свое тело (1Кор.15:38), что посеяно, то и вырастет: от пшеницы — пшеница; от плевела — плевел. В чем же будет состоять эта перемена? Апостол говорит, что Господь тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его (Фил.3:21). Следовательно, каково было тело Иисуса Христа по воскресении, таково, или, по крайней мере, подобно ему будет и наше тело после воскресения. Тело Спасителя после воскресения Его было так тонко и духовно, что могло пройти сквозь затворенные двери, и наши тела будут так тонки и духовны, что способны будут носиться по воздуху. На теле Господа остались язвы от гвоздей на руках и рана в ребре. И на наших телах по воскресении останутся признаки, свидетельствующие или о подвигах веры и благочестия, или о неисправимых пороках, так что в теле праведников будут отражаться, при свете благодати Божией, как в зеркале, все добрые дела их, коими угодили они Господу во дни земной жизни, от того они будут светлы и прекрасны, а в теле грешников будут отражаться, как в зеркале, все грехи их, сделанные во время земной жизни и неочищенные покаянием и молитвами Церкви, оттого они будут мрачны и безобразны. Тело Иисуса Христа по воскресении Его так изменилось, что Мария и Апостолы сначала даже не узнали Его, хотя и беседовали с Ним. Но после, однако же, все они убедились, что это не призрак, не дух, ибо дух плоти и костей не имеет, а Он не только имел и плоть и кости, но и разделял с ними трапезу. Все они нашли в Нем что-то знакомое им и с радостью узнали своего Господа, и даже сам Апостол Фома, говоривший Апостолам, что он дотоле не поверит им в том, будто они видели воскресшего Господа, пока сам не увидит на руках Его ран от гвоздей и не вложит перста своего в раны от гвоздей и не вложит руки своей в ребро Его (Иоан.20:25). Но когда Господь явился и показал ему и руки, и ноги, и ребра Свои, сам Фома с радостью тогда сказал: «Господь мой и Бог мой» (Иоан.20:28). Итак, как ни изменилось тело Спасителя по воскресении, однако же все видевшие Его находили в Нем многое такое, что прежде видели в Нем и узнавали Его в то время, когда собственные тела их самих еще не были прославлены и не имели никакой перемены, тогда как для созерцания тела прославленного нужны были, без сомнения, и орудия более тонкие и духовные, нежели какие мы теперь имеем и какие они имели тогда. Что же может препятствовать нам по воскресении иметь взаимное свидание и общение, тогда как наши тела и тела всех усопших получат уже свое изменение? Значит, эти слезы наши, слезы о том, что мы, расставшись с близкими, не увидимся с ними никогда, походят на слезы младенца, от которого мать удаляется на некоторое время, а он горько плачет, думая, что она оставляет его навсегда. Нет, приникните ближе к останкам вашего усопшего и с верою припомните утешительное слово Христово: «Вскоре вы не увидите Меня, и опять вскоре увидите Меня, ибо Я иду к Отцу» (Иоан.16:16). «И вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас» (Иоан.16:22). Дай только Бог, чтобы там, за гробом, свидание наше с родными и близкими было радостное, а не печальное. А это будет тогда, когда мы будем молиться за них и за себя. Если усопший наш скончался с верою и покаянием, то будем молиться Господу, чтобы Он простил и все остальные грехи его, и упокоил его в месте светлом и покойном, а между тем будем и сами благоугождать Богу своей жизнью, чтобы Он сподобил и нас мирной, христианской кончины с верою и покаянием. Будем служить и добро творить и ближним, чтобы они по смерти нашей не забывали нас в своих молитвах, и тогда — надежда на радостное свидание с усопшими для нас несомненна.

Все это — общие источники утешения. Но есть еще особенные причины, заставляющие лить слезы на могиле. Их так много, что почти каждый имеет свои причины плакать. Так, различие лет людей усопших исторгает из груди нашей различные вздохи и стоны. Не так горько расставаться с человеком, который сходит во гроб, якоже пшеница созрелая, во время пожатая, не так горько, ибо такой человек уже отжил свой век: за семьдесят или восемьдесят лет, что такое жизнь, как не труд и болезнь? И земля менее бы кропилась слезами, если бы недра ее для них только разверзались. Но сколько умирает детей, которые едва успели взглянуть на свет с радостной улыбкой, — и он для них сокрылся! Зачем они родились? Затем ли только, чтобы причинить матери болезни во время рождения, потом потерпеть самим немало болезней, потом порадовать отца и мать, потом поселить в них сладкую надежду, и, наконец, сладкую надежду сменить горькой слезой?… Сколько людей умирает в нежной юности, которые, подобно цветку, только что начали распускаться и благоухать и под влиянием хладной смерти должны вдруг засохнуть и завять! Для того ли они расцветали, чтобы не принести никакого плода?… В подобных случаях люди нередко дерзают роптать на самое Провидение, которое, по их рассчетам, неблаговременно отнимает у них лучшие сокровища. Ропщут часто и на самих себя, укоряя за то, что не могли предпринять заранее всех мер для спасения близких. Не щадят упреков иногда и для врачей, которые пользовали усопшего и не могли спасти его от смерти. Но этот ропот недостоин человека. Эти слезы преступны. Эти вздохи ненавидит Бог. Вы ропщете на Провидение за то, будто оно так неблаговременно потребовало от вас жертвы. Неблаговременно?… Что вы!… Только у нас на земле то или другое бывает не в пору, не вовремя. На небе — не так! Там нет слов «рано» или «поздно», там всему свое время!

Часто смерть похищает невинных детей. Но вы знаете, что им принадлежит царствие Божие, и, между тем, плачете, что они так рано отходят от вас к Отцу Небесному, не испытав горестей земной жизни, и считаете исход их неблаговременным… Подумайте сами: отцовские ли это вздохи, материнские ли слезы?… Знаю, что в ваших слезах не та блестит мысль, что они отходят от вас к Отцу Небесному; нет, ваши слезы о том, что вы теряете в них ваши светлые надежды на ваше счастье, теряете будущих друзей и хранителей вашей старости. О, надежды, надежды! Если бы всегда сбывались вы! Но скажите, кто поручится, что дети ваши, если бы жили долее, всегда доставляли бы вам одни только радости и утешение? Кто знает? Может быть, с годами они познакомились бы с обычаями света, противными христианству, и тогда не были бы столь любезными для Отца Небесного детьми, как теперь. Может быть, с годами остыл бы в них и к вам жар детской любви и они не были бы столь милыми для вас чадами, как теперь. Может быть… но чего бы не могло быть с ними в течение жизни?… А теперь они чистыми, невинными, как ангелы, отошли от вас к Отцу Небесному, а вы все еще плачете, называя исход их от вас неблаговременным. Подумайте сами: отцовские ли это вздохи, материнские ли слезы?…

И если бы оплакиваемый вами младенец мог сказать вам в утешение, он, мне кажется, сказал бы вот что: «Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу» (Иоан.14:28), иду не к чужим, а к своим, иду к Отцу моему и Отцу вашему: Он ли не заменит вас там для меня?… Что сказано о младенцах, — то же почти должно сказать и о возрасте юношеском. Если Бог берет к Себе юношей, то, видно, берет их благовременно: видно, они довольно созрели уже для вечности, и Господь берет их, да не злоба изменит разум их, или лесть прельстит душу их; а если еще и не дозрели, то они еще несравненно хуже были бы для неба, если бы долее оставались на земле. И вообще, где назначить предел жизни для людей, любезных сердцу? Только холодный рассудок наш решает иногда, и то нерешительно, кого смерть похищает вовремя, кого не вовремя, а бедное сердце наше не знает расчетов рассудка: лишь бы только любезен был для него человек, похищенный смертью, — оно одинаково скорбит и плачет о нем, на заре ли дней своих, в полдень ли жизни или на самом закате он оставил свет… Нет, страшно роптать на Провидение, но бесполезно роптать и на самих себя.

Ропщем мы иногда на себя за то, что не предприняли всех мер к спасению близкого. Но кто может предвидеть все предохранительные меры? И надобно быть уверенным, что, если бы только Господу угодно было продлить дни нашего близкого, Он внушил бы нам эти меры, и мы воспользовались бы ими. Но если это Ему не угодно, то хотя бы весь мир пришел к вам на помощь — все было бы без пользы. Припомните, не подвергался ли и прежде близкий ваш, теперь усопший, болезням и опасностям, и Господь спасал его, хотя, может быть, с вашей стороны еще менее предпринято было средств к сохранению его, нежели сколько употребили для него в то время, когда лишились его?… Что делать? Жизнь есть дар Божий, который мы и по внушению Божию, и по внушению собственной природы должны всемерно хранить и беречь. Но смерть не страшится никакой нашей предусмотрительности и часто направляет жало свое на свою добычу с той стороны, откуда мы вовсе не ожидаем. Что делать?… Смерть — безжалостный скелет, без сердца, без души.

Напрасно ропщем мы и на врачей, пользовавших нашего близкого. Скажите, есть ли врачи и есть ли лекарства против смерти? Среди ли богатства и роскоши, в великолепных чертогах не нашлось бы врачей, самых умных и опытных, там ли не достало бы у них и знания, и усердия к своему делу? Но, увы!… И там, как часто искусство самых опытных и усердных врачей исчезает перед силою смерти!… Врачи — орудия Того, Кто есть поднимающий душу, и просвещающий очи, исцеление дающий, жизнь и благословение. И если бы Врачу Небесному угодно было продлить дни вашего близкого, Он верно положил бы на сердце врача земного то, что нужно было употребить для спасения больного. А когда Он не положил сего, значит не на радость была бы жизнь усопшего, если бы она еще продлилась на земле.

Вообще, люди — то же в мире, что пшеница в поле. Земледелец знает, когда время и когда не время снять пшеницу, а мы все, плачущие о наших близких усопших, походим на детей, которые судят и рядят о том, зачем земледелец так рано или так поздно пожинает пшеницу на поле. Но что было бы с пшеницею, если бы она пожиналась не по рассчетам опытного земледельца, а по распоряжению неопытных судей? Что было бы и с нами, если бы смерть пожинала нас по нашему недальновидному распоряжению, а не по воле и власти Того, в деснице Которого и живот и смерть?

Особенную причину плакать имеют люди, которые в усопших лишаются отцов, матерей и вообще благодетелей. С потерей таких людей часто они в будущем ничего не видят и ничего не хотят видеть, кроме предстоящих им нужд и лишений, кроме горького, беспомощного сиротства. «Что-то с нами будет, — взывают они в горести сердца, — что-то с нами будет?! От нас взято все и нам не осталось ничего… Бедные мы сироты! Кто-то теперь о нас позаботится, кто-то подумает о нашей судьбе?…»

«Кто-то теперь о нас позаботится, кто-то подумает о нашей судьбе?…» Бог — сиротам Отец. Итак, все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас (1Пет.5:7). Он семью хлебами напитал несколько тысяч человек, и целые сорок лет питал израильтян в пустыне манною. Для вас ли одних не достанет у Него хлеба? Он сорок лет одевал израильтян в пустыне, где ничего нельзя было приобрести и целые тысячелетия одевает даже лилию полевую, и притом так роскошно, что и Соломон так не облекался, как каждая из них. Для вас ли одних не достанет у Него одежды?

«Кто-то теперь о нас позаботится, кто-то подумает о нашей судьбе?…» А кто доселе питал вас, кто согревал и покоил? Отец, говорите, мать, благодетель — но их уже нет… Так, но своей ли силой они питали и покоили вас? Нет! Их рукой действовал Сам Отец Небесный, Которому принадлежит земля и исполнение ея, вселенная, и вси живущии на ней. Он один Податель и Творец всех даров, которые доселе вы от них получали; а они были только орудия, через которые Он подавал вам. И если Ему угодно было взять к Себе эти орудия, то мудрено ли для Премудрого, и трудно ли для Всемогущего найти для Себя и для вас другие орудия, через которые Он будет продолжать изливать на вас Свои милости? Не часто ли случается слышать: такой-то сирота принят в такое-то благотворительное заведение; а того принял на воспитание такой-то благотворитель; а для таких-то сирот заменила нежную, попечительную мать такая-то сродница их?… Скажите сами: кто так устраивает сирот, кто внушает благотворителям такую заботу о них? Не Тот ли, Кто лишил их отца и матери? Святой Давид и в молодости, и в старости не видал примера, чтобы праведник оставлен был и чтобы дети его просили хлеба (Пс.36:25).И сколько в мире есть великих людей, которые на заре дней своих осиротели, и сколько, напротив, обыкновенных и даже мелких из тех, которые никогда не отрывались от объятий родительских?

«Кто-то теперь о нас позаботится, кто-то подумает о нашей судьбе?…» А почему же не позаботиться и не подумать о вас тем, которые доселе о вас так горячо заботились и которых так горячо теперь вы оплакиваете? Но их уже нет, возражаете вы; они умерли… Так, умерли. Но разве умерла в них душа, которая, собственно, и заботилась о вас. Разве умерло в них сердце, которое пламенело к вам любовью и желанием вам всякого добра? О, нет! Они теперь и живут, собственно, умом и сердцем. И что же бы могло быть препятствием к тому, чтобы заботиться им о вас по-прежнему и любить вас по-старому? Забывает ли отец детей своих в то время, когда по каким-нибудь обстоятельствам отлучается от них? О, нет! Его сердце там болит о них еще более, нежели прежде, когда они были у него всегда перед глазами!… Не то же ли, в некоторой мере, бывает и с отшедшими от нас родителями и благодетелями нашими?

Раскройте святое Евангелие и прочитайте там притчу о богатом и Лазаре. Богач, будучи в муках, просил Авраама послать вестника на землю. «У меня, — говорил он, — пять братьев. Пусть он предостережет их, чтобы и им не подвергнуться тем страшным мучениям, какие я испытываю» (Лук.16:27,28). А, кажется, ему ли было думать о судьбе братьев своих? До братьев ли, когда он сам мучился во пламени и не мог упросить Авраама, чтобы он омочил конец перста своего в воде и прохладил ему язык? И, однако, несмотря на тяжесть мучений своих, несмотря на жгучесть нестерпимого пламени адского, его сердце все еще пламенеет любовью к братьям своим. Он заботится об их участи, он ходатайствует за них… И замечательно: когда он просил себе милости, Авраам сделал решительный отказ — знак, что там нет места покаянию и нет места ходатайству за себя — но когда он просил милости для братьев своих, Авраам не сделал ему прямого отказа, а только сказал ему, что братья его так упорны и ожесточены, что и самое посольство к ним было бы для них без пользы. Когда св. благоверный князь Александр Невский имел упорную войну со шведами, в то время видели на легкой ладье лучезарных витязей, похожих на святых мучеников Бориса и Глеба, из которых один сказал другому: «Поможем родственнику нашему Александру». И шведы, при их содействии, вскоре пали к ногам Александра. В наши дни, когда иеромонах Аникита, в мире князь Сергей Шахматов, услышав о болезни благочестивой матери своей, отправился к ней, чтобы проститься с нею и получить от нее благословение на вступление в монашество, но, застав ее уже бездыханною, горько плакал о том, что не успел получить от нее благословения — благочестивая мать слышала его вопли и не замедлила отереть его слезы. Во время легкой дремоты она явилась к нему со светлым лицом и сказала: «Благословить много, а дозволить можно». Один архиепископ А.В., жестоко страдавший меланхолическими припадками, усердно просил у Бога себе помощи, и раз во время вечерней молитвы заметил, что в передних его комнатах разлился свет, который, постепенно усиливаясь, наконец окружил его самого. Тут же увидел он какую-то женщину и, всмотревшись в нее, узнал, что это была покойная мать его. «Зачем ты так горько плачешь, чадо, — сказала она, — и понимаешь ли, чего просишь у Господа? Для Господа не трудно исполнить твое прошение, но знаешь ли, чего ты через это лишаешь себя?… Ты и сам не знаешь, чего себе просишь». И, дав ему несколько наставлений, сделалась невидима. А вот еще какое, не упомню где, описано обстоятельство. Действительный тайный советник князь Владимир Сергеевич Долгорукий, находясь в звании посланника при Русском дворе в царствование Фридриха, заразился там вольномыслием. Узнав об этом, родной брат его, князь Петр Сергеевич, не раз писал к нему письма, в которых уверял его, что он в заблуждении, что без истинной веры нет на земле счастья, что вера существенно необходима для будущей жизни и пр. Но все было напрасно: читая беспрестанно Вольтера, Дидерота, Даламберта, князь Владимир Сергеевич смеялся над убеждениями набожного брата. Однажды он, возвратясь от короля и чувствуя сильную усталость, разделся наскоро, бросился в постель и скоро задремал. Вдруг слышит он — кто-то одергивает его занавес, приближается к нему, и хладная рука прикасается к его руке, даже жмет ее. Он смотрит, видит брата и слышит от него: «Верь!» Обрадованный неожиданным явлением, Долгорукий хочет броситься в объятия брата и друга, но вдруг видение исчезает. Он спрашивает у слуг, куда девался брат, и услышав от них, что никакой брат к нему не являлся, старается уверить себя, что это сон, мечта, но слово «верь» не перестает раздаваться в ушах его и не дает ему покоя. Он записал число, час и минуту видения, и вскоре получил известие, что в этот самый день, час и минуту скончался брат его, князь Петр Сергеевич. С тех пор он сделался набожным и верующим христианином, и об этом видении часто говаривал другим.

Владимир Энгельгард перед отправлением из Москвы в Архангельск по делам службы, 5 февраля 1858 г., письмом просил мать свою, жившую в Петербурге, благословить его на далекий путь. Отправившись в дорогу, он остановился для ночлега на одной станции и тут, лежа на диване, увидал перед собою наяву, 13 февраля в 3 часа утра, мать свою с его сестрою, скончавшейся еще в 1846 году. Мать благословила его крестным знамением. Пораженный этим видением, он зажег свечу, чтобы яснее рассмотреть явившихся, но явившиеся внезапно стали невидимы. Впоследствии он узнал, что в это самое утро мать его скончалась в Петербурге. В Бозе почившему московскому митрополиту Филарету (19 ноября 1867 г.) за два месяца до его кончины было необычайное извещение в Сергиевой Лавре о близком отшествии его в вечность. Именно утром 17 сентября 1867 г. он сказал наместнику Лавры, архимандриту Антонию: «Мне явился родитель мой и сказал — береги девятнадцатое число». Наместник позволил себе заметить: «Владыко святый! Разве можно верить сновидениям и искать в них какого-нибудь значения? Притом, как же можно обращать внимание на такое неопределенное указание? Ведь девятнадцатых чисел в каждом году бывает двенадцать». Но владыка с уверенностью ему сказал: «Не сон я видел и потому думаю с этого времени каждое девятнадцатое число причащаться святых таин». И действительно он причащался 19 сентября, 19 октября и 19 ноября — в день своей кончины. Так занимает усопших на небе наша участь на земле!

Есть еще обстоятельство, которое особенно заставляет лить слезы над прахом усопших. Часто мы бываем несправедливы к живым, часто делаем им оскорбления, и иногда не сознаем себя виновными в том, а сознаемся уже после их смерти. И вот это-то горькое сознание, как камень и давит нашу грудь. Но что сделано, того слезами не возвратить. Лучше вот что взять при этом во внимание: оскорбления вообще неизбежны для слабости человеческой, и они, конечно, продолжались бы, если бы усопший снова востал и снова начал жить между нами. Если же они уже сделаны, то вместо бесполезных вздохов и слез, лучше усилить молитву свою за усопшего, и это послужит ему отрадою. Он забудет оскорбление, а будет помнить одно только наше добро. После него остались, может быть, дети, сродники и другие любимцы его сердца. В них остается еще он существовать на земле. Итак, пусть они вместо него сделаются предметом нашей любви, наших неусыпных забот и благотворений — и его сердце будет спокойно, и нашей душе будет отраднее.

И вообще, какие бы ни были причины наших слез, всегда надо помнить, что плакали в свое время и наши усопшие о потере своих близких, но потом слезы их уменьшились, и вот, наконец, уже и сами они сделались предметом наших слез. Закон неизменен: род приходит и род преходит. Не на вечность и нам достались в удел слезы: время умерит, а смерть и совсем иссушит их. Надо помнить, что особенно тяжко для сердца переносить такие потери, которые с другими или вовсе не случаются, или случаются слишком редко. В таком случае мы смотрим на себя как бы на отверженных счастьем, как бы на забытых Богом.

Но потери близких сердцу совсем другого рода. Их испытывают все, хотя не всегда в одно время — сегодня один, завтра другой, там третий и т.д. Это общая доля для каждого — для бедных и богатых, для знатных и незнатных. Вы плачете о своих, другие плачут о своих. Вам тяжело и им нелегко. Не преувеличивайте же в ваших мыслях и словах вашего несчастья и не забывайтесь в вашем горе до дерзкого ропота на свою судьбу и на Бога.

Надо помнить, что все эти потери составляют для нас крест, который только тогда для нас может быть полезен и спасителен, когда мы несем его безропотно. В самом деле, слезами не возвратить того, что взято, а между тем, что пользы от наших слез для нас самих? Давно, давно уже замечено, что печаль мужу вредит сердце (Прит.25:20), что унылый дух сушит кости (Прит.17:22), что от печали бывает смерть, и печаль сердечная истощит силу (Сир.39:18), и что многих даже погубила печаль и потому нет пользы в ней. Приятны ли наши слезы Богу? Скажите, нравятся ли отцу или матери вопли дитяти, когда они отнимают у него то, что следует отнять, а оно, не понимая и не желая даже понять того, что эта вещь, отнятая у него, не только не годится, но даже может быть вредна для него, и не слушая ни убеждений, ни угроз, продолжает горько плакать и кричать? Такое дитя сами они называют капризным и своенравным, которому, потому, не только не возвращают того, что служит предметом его слез, но часто отказывают ему за то и в тех удовольствиях, которые позволили бы ему, если бы оно было во всем послушно им и покорно.

И наши слезы как часто походят на слезы капризных и своенравных детей! Судите же сами — могут ли потому они быть приятными Богу? Приятны ли они, по крайней мере, для усопших? Приятна для них эта горячая любовь к ним, которая заставляет нас лить слезы о них; но приятно ли для них то, что мы, в этом случае, так мало выражаем доверия и покорности Промыслу Божию! Приятно ли для них то, что мы, любимые ими, произвольно сами себя через то так сильно сокрушаем и изнуряем? Приятно ли для них, наконец, то, что наши обильные слезы мешают нам и молиться о них, тогда как для них нужна молитва, а не слезы наши?… Они все это знают, все это чувствуют и наша земная печаль как бы невольно печалит и их сердца. Совсем не то бывает, когда мы, отдав необходимую дань природе, стараемся умерять наши слезы. Нет нужды говорить, что мы в таком случае и сами себя чувствуем лучше, не убивая себя излишнею скорбью, и способны бываем к продолжению своих занятий по-прежнему. Нет нужды говорить, что тогда и усопшим нашим бывает приятнее: они видят, что хотя мы и любим их, но любим и Отца Небесного, Которому предаемся с детскою покорностью и Которому молимся о них с сердечным участием.

И Сам Бог за твердое, безропотное перенесение нами утраты не оставит нас Своею милостию. Вспомните Авраама. Бог требует от него в жертву Себе сына его Исаака. Авраам — нежный отец. Исаак — любимый сын его. Чувства нежного отца к любимому сыну кому неизвестны?… И, однако же, Авраам решается беспрекословно исполнить волю Божию — и вот, юный сын со связкою дров за плечами, а престарелый отец с жертвенным ножом в руке и с родительской печалью в сердце, идут на вершину горы. Вот разложены уже дрова. Вот сам отец возлагает на них любезного сына своего. Вот берется, наконец, за жертвенный нож, чтобы заклать им невинного агнца, но вдруг раздается с неба голос: «Не поднимай руки на отрока… Я знаю, что ты боишься Бога, когда и возлюбленного сына своего не пожалел для Меня. Я, благословляя, благословлю тебя, и благословятся в семени твоем все народы земные» (Быт.22:12; 17). И вместо сына приносится во всесожжение Богу овен, увязший рогами в кустах. Нам Бог не возвращает жертв, которых от нас требует, как Аврааму, но если и мы с твердостью души, с покорностью Промыслу Божию, подобно Аврааму, отдаем ему от себя жертвы, Он и нам ниспошлет Свое благословение: благословляя, благословлю тебя, и наградит нас за наше терпение здесь и там так, как мы и ожидать не могли: Он всегда один и тот же. Он всегда есть любовь, всегда Отец милосердия и Бог всякого утешения, утешающий нас во всякой скорби нашей (2Кор.1:3,4). Надо, наконец, помнить, что все наши усопшие пролагают для нас, живых, путь туда, куда идти страшно для всех, и что Сам Бог, отнимая у нас любезных для нашего сердца, заблаговременно приготовляет нас к тому, чтобы мы не слишком были привязаны к земной нашей жизни, чтобы не думали всегда о земле, а подумали иногда и о небе. В самом деле, как мы смотрим на землю, куда скрывается прах усопших, и на небо, куда взлетает их душа, дотоле, пока не испытываем потерь, близких сердцу? Мы смотрим на кладбище с каким-то страхом; эта земля обдает нас каким-то холодом и только… Вот впечатления при посещении кладбища! А небо?!… Оно представляется нам чем-то таинственным и как бы чуждым для нас.

Совсем иначе представляем мы небо и землю с той минуты, которая разлучит нас с любимцем сердца. Вы лишились, например, отца, или матери, или супруги и вы уже как бы сродняетесь с землею. Ибо как не сродниться с нею, когда в ней сокрыта уже часть вашей крови, как не сблизиться, когда в недрах ее часть, так сказать, вашего тела и часть ваших костей превратилась уже в прах?… И вам не страшна уже эта мрачная, холодная могила. И вам уже не тяжело будет лечь в свое время подле нее; там прах ваш поместится близ родственного вам праха; там кости ваши смешаются с костями ближних ваших…

Иной тогда взгляд у нас и на небо. Оно становится для нас ясным и родным; оно делается чаще предметом наших дум, желаний и надежд. Лишившись близкого сердцу, вы чувствуете, что как бы часть духовного существа вашего уже там. Вы верите, что близкий ваш уже ждет вас там к себе с нетерпением, и, когда ударит ваш час, вам уже не так страшно будет перейти туда. Вы там не будете одиноким, бесприютным сиротою; там есть кому встретить вас, обласкать и утешить… Там друг ваш, там ваш родной!…

Понятно, что все подобные размышления не могут еще осушить наших слез, но где человеческая помощь оказывается слабою, там является к нам на помощь Сам Господь со Своею благодатью. Только нам стоит обратиться к Нему с горячей молитвою, чтобы Он усладил нашу горесть, и Он, милосердный, не замедлит услышать вопль нашего сердца. Он сам прослезился над прахом друга своего Лазаря (Иоан.11:35). Ему ли, потому, не знать, как тяжка для сердца разлука с близким, и как нужно для нас здесь утешение?… Он столько нас любит, сколько мать не может любить детей своих! Любит нас более, чем мы любим себя! Кто же, как не Он, может более и подать нам утешения? Он премудр и всемогущ, мудрено ли потому и трудно ли для Него доставить нам такое утешение, какого мы и вообразить не могли?… И разлучив нас с близким сердцу, Он как бы говорит каждому из нас: «Смотри, как непрочно все земное! Вот был у тебя друг, с которым ты привык делить и горе, и радость, которого жизнью ты жил доселе и надеялся жить долго. И вот и этот искренний друг твой тебя оставил. Еще остаются у тебя друзья земные, но сколько они ни стараются утешить тебя — участие их не утешает, а иногда еще более растравляет раны твоего сердца. А придет пора и они тебя оставят со своими утешениями, или потому, что не так горячи будут к тебе или потому, что сами будут иметь нужду в утешении, и тогда ты останешься один с горестью в сердце. Так-то непрочно, так ненадежно все земное!… Перестань же напрасно искать для себя утешения на одной земле; устреми лучше молитвенный взор свой на небо и проси оттуда себе утешения. Там Я, твой друг всегдашний, если только ты не захочешь быть врагом Моим. Я слышу вздохи твои, вижу слезы твои и всегда готов помочь тебе, только жду, когда ты скажешь: Господи! Помоги мне!… Все друзья твои не всегда с тобою, а Я с тобою всегда и везде: бодрствуешь ли — с тобою; почиваешь ли — с тобою; плачешь ли — с тобою; живешь ли — с тобою; умрешь ли — с тобою…»

Но к молитве к Спасителю кто откажется присоединить молитву и к Пречистой Его Матери, небесной заступнице всех скорбящих? Не Она ли стояла при кресте распятого сына своего, не ее ли душу проходило в то время оружие, предсказанное ей праведным Симеоном (Лук.2:35)? Кому же, как не ей, особенно понятны все вздохи нашего сердца, которые вылетают из груди нашей при разлуке с близкими?… А чье ходатайство за нас недостойных, обремененных печалью, сильнее на небе ходатайства Матери Божией? И чего возлюбленный Сын не сделает по молитве и ходатайству возлюбленной Матери?

А и все угодники Божии никогда, никогда не откажутся от ходатайства за нас перед Господом, чтобы Он, Всесильный, сократил наши вздохи, отер наши слезы… Они ведь старшие братья наши и любят нас более, чем мы любим их. Они некогда были такими же людьми на земле, как и мы, облеченные плотью; чувствовали всю цену и важность родственных и дружеских отношений, чувствовали и всю тяжесть, какая давит сердце при разрыве этих отношений. Мало ли плакал святой Григорий над прахом брата своего Кесария? Мало ли пролил слез святой Амвросий Медиоланский над гробом брата своего Сатира?… Они ли, потому, откажутся от ходатайственного участия в нашей скорби, если только мы с полной верою и усердием обратимся к ним за помощью?… Вот сколько у нас утешителей на небе!

Но, предаваясь подобным размышлениям и сопровождая их горячею молитвою, отнюдь не должны мы предаваться праздности. Праздность никогда не доведет до добра, а в подобных случаях она открывает обширное поприще для горького раздумья, — а отсюда один шаг, — и гибельное отчаяние. Нет: если когда мы теряем друга или благодетеля, то в то именно время, мы должны усилить свою деятельность. Прежде, когда у нас был человек, который делил с нами труды и заботы, мы могли еще позволить себе более свободы и более беспечности, в той надежде, что если не мы, то друг наш позаботится окончить то, что мы не успели совершить. Теперь — дело другое! Теперь мы одни должны взять на себя то, что прежде лежало на нас обоих. Тут ли место праздности?… И что, если от нашей недеятельности дела наши придут в расстройство? Тогда к прежнему горю — новое горе, к прежним слезам — новые слезы!… Нет, с полной верою и живым упованием на Промысел Божий, содействующий всякому доброму начинанию, продолжим, и еще с большим усердием, те наши занятия, какие угодно было Господу назначить нам. И тогда, при помощи Божией, дела наши пойдут тем же, или еще лучшим порядком, каким шли и прежде, а между тем, эта непрерывная деятельность наша не даст места горькому, бесполезному раздумью. В трудах и время, хоть и тяжкое, незаметно течет. В трудах и скорбь сердечная незаметно слабеет…

Вот все, что могло высказать сердце того, кому Господь судил иметь немало потерь, и потерь очень близких сердцу, кто искал утешения в скорби своей и находил его только в этих и подобных христианских размышлениях, и по влечению сердца, и по долгу звания своего желал бы поделиться отрадными для него мыслями и чувствованиями со всеми, кому только мысли его и чувствования могут быть близки!… «Господь утешает нас во всякой скорби нашей для того, — говорит Апостол, — чтобы и мы могли утешать находящихся во всякой скорби тем утешением, которым Бог утешает нас самих!» (2Кор.1:4) Прочитав эту книжицу, скорбящая душа христианская, помяни в святых молитвах своих, вместе с близкими сердцу твоему усопшими, и написавшего ее в твое утешение преосвященного епископа Гермогена, почившего о Господе 17-го августа 1893 года:

«Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная!»…

СКОРБЬ МУЖА НА МОГИЛЕ ЖЕНЫ

Стонет сердце, замирает,
Слезы просятся из глаз;
Скука душу раздирает
Каждый день и каждый час!…
Чем я грусть свою рассею,
Чем я горю помогу?…
Сирота — я!… Что затею,
И придумать не могу…
Не поверишь, друг мой милый,
Что за крест лежит на мне!
Днем, как тень брожу унылый;
Нет отрады и во сне.
Ах!… невольно плачут очи,
Ах!… мне сродно горевать…
Ах!… мне ль, горькому, в час ночи
Сном спокойным засыпать?…
Да, мой друг, твоя могила
Сколько горя принесла,
Сколько бед мне причинила,
Сколько вздохов извлекла!…
Тяжко мне!… Как блеск зарницы,
Ты сверкнула в жизни сей,
Пала, как слеза с ресницы,
Ты, душа души моей…
Весь истерзанный тоскою,
То по кладбищу брожу,
То с поникшей головою
На приют твой здесь гляжу.
Средь могильного безмолвья,
Средь березок и крестов,
У твоего изголовья
Говорю я, — но без слов:
Нем язык для выраженья
Горьких дум моих, скорбей;
Сил упадок; дух в смущеньи,
Словно — ад в душе моей!…
Все потеряно с тобою,
Нет отрады мне ни в чем;
Нет минуты мне покою…
Повернулось все вверх дном!…
Кто ж смягчит души тревогу?…
Добрый ангел мой, прости!…
За меня молись ты Богу,
Чтоб я мог мой крест нести…

УТЕШЕНИЕ ИЗ МОГИЛЫ.

Что ты стонешь так ужасно,
Что вздыхаешь каждый час?
Твои слезы, верь, напрасно
Льются здесь из твоих глаз.
Можно ль плакать, что я скоро
В горний перешла чертог,
Что преплыв житейско море,
Я пристала там, где Бог!
Где бессмертие вкушают,
Светит где небесный свет,
Где покой не нарушают
Ни болезнь, ни дряхлость лет?
Ведь не первую сразила
Смерть меня своей косой:
Миллионы уложила
Спать сном смерти под землей.
Что ж слезам без меры литься,
Тяжкой скорбью грудь давить?
Каждый с жизнию простится,
Путь сей каждому лежит…
Мы одно с тобою были
По душе, любви, делам;
Но чтоб вместе смерть вкусили,
Не угодно небесам.
Юн ты, — я тебя юнее…
Но уж так судил нам Бог,
Чтоб я прежде и скорее
Отошла в Его чертог.
Отошла, но будь уверен,
Что я все еще с тобой,
Что я — та же, друг твой верен,
Хоть живу в стране другой.
Слышу вопли твои, стоны,
Вижу, как ты, друг, грустишь,
Как ты часто пред иконой
Слезы горькие струишь…
Но ты Бога раздражаешь,
Коль с отчаяньем грустишь:
Как ни плачешь, ни вздыхаешь,
А меня не возвратишь.
Все — Его святая воля!
Он — премудрый наш Отец!
Как ни горька твоя доля,
А всему придет конец…
Да, мой друг, среди ненастья
Ты будь бодр, не унывай:
На земле нигде нет счастья,
Здесь не ад, но и не рай.
Все кропится здесь слезами,
Скорбь — всем близкая родня,
И меж счастия цветами
Грусть таится, как змея…
Крест нам небо отверзает,
Крест блаженство нам дает;
Кто слезами засевает,
Тот с улыбкою пожнет.
Пусть слеза на гроб катится,
Пусть любовь в слезе блестит;
Пусть кадило здесь курится,
К небу пусть мольба летит.
Только слезы пусть невинны
Увлажняют, друг, твой взор,
Чтобы в них не были видны
К небу ропот иль укор…
Пусть мольба в слезе сияет,
Пусть любовь ее струит,
Пусть на небо проникает,
Пусть надежда в ней блестит.
О, как дух мой веселится,
Сладко как моим костям,
Над могилой коль курится
Мольбы чистый фимиам!
Так молись же, друг, и помни,
Что есть Бог, есть мир другой,
Где ты завтра иль сегодня
Можешь встретиться со мной…

Скачать книгу «Утешение в смерти близких сердцу» полностью